Кирилл Лавров - Наталья Старосельская Страница 70

Уходили не просто артисты «той когорты» — уходили личности, исчезло понимание ответственности, такие понятия, как общественный темперамент, полноценное, деятельное участие в жизни своей страны. И самые дорогие и священные для Лаврова понятия — долга, чести, совести. Не только в артистической среде — едва ли не в первую очередь, в структурах власти, а самое страшное — среди молодежи, которая росла без идеалов, без «чувств добрых», без любви к своей родине и необходимости служения ей. Кирилл Лавров видел все это и сильно переживал; и Георгий Александрович Товстоногов, и Михаил Александрович Ульянов, и Олег Николаевич Ефремов, и сам он были служителями не только искусства, но своей страны. Для них существовали идеалы и совершенно неприемлемые поступки. Да, этой страны уже давно не было, но другая, возникшая на ее обломках, может быть, еще больше нуждалась в служении!.. Только об этом как-то разом забыли, стараясь урвать побольше для себя. Сознание дворян-интеллигентов, к которым принадлежал по рождению и по воспитанию Кирилл Юрьевич Лавров, заменилось энергией глубоко неинтеллигентных временщиков, «образованцев»: хоть час — но мой… И это по-настоящему ранило Лаврова, вызывая мысли грустные и горькие. «Хоть бы запомнили» — фраза, относящаяся в первую очередь именно к этому восприятию времени; «хоть бы запомнили», как и чем жили предшествующие поколения, во что верили, за что бились…

И неужели все это было зря?..

И вновь вспоминается Понтий Пилат, его слова, обращенные к Иешуа Га Ноцри: «Ты не забудь, помяни меня, не забудь…»

«Хоть бы запомнили…»

В интервью Андрею Морозову накануне своего 80-летия Лавров признавался: «Мне было интереснее тогда. Пусть это звучит парадоксально, но это так. В те времена была цензура: „Это слово выкиньте! И это нельзя!“ Мы старались передурить друг друга — мы цензуру, а она нас. Она ловила нас на чем-то, а мы старались обвести ее вокруг пальца и все равно выйти к зрительному залу с тем, что мы хотели сказать. Вот в такой изощренной иезуитской борьбе часто рождались очень хорошие произведения. Поэтому я прихожу к мысли, что, когда все разрешено и все „пожалуйста!“, для театра это плохо — как для артистов, так и для режиссера. В такой свободе надо иметь очень мощного внутреннего цензора… Из служения искусству нельзя делать кормушку. Все-таки — не побоюсь этого слова — это сфера высокой духовности. Если ты служишь ей, и при этом тебе платят миллион, то — слава Богу! Но никогда на первое место нельзя ставить этот миллион».

Как показало время и продолжает показывать все больше с каждым годом, «мощный внутренний цензор» для подавляющего большинства деятелей искусства давно уже умер, похоронен и благополучно забыт. Как и понятие высокой духовности. Кирилла Лаврова как личность, привыкшую к Служению в самом высоком смысле этого слова, не могли не угнетать эти печальные наблюдения — ведь он привык мыслить не только как большой артист, но и как общественный деятель крупного масштаба, но и как художественный руководитель прославленного театра. А безжалостное время продолжало убивать, истреблять все то, чем он привык жить на протяжении восьми десятилетий…

Хотя Кирилл Юрьевич был очень болен, плохо выглядел и плохо себя чувствовал, жить он продолжал так, как жил всю жизнь — деятельно, ответственно, думая о будущем товстоноговского театра, о труппе. 20 апреля он проводил собрание коллектива, на котором обсуждались ближайшие планы театра — новые постановки, гастроли. А уже 25 апреля был срочно госпитализирован, и спустя два дня Кирилла Юрьевича Лаврова не стало.

Буквально за несколько дней до своего ухода Кирилл Юрьевич подарил храму Иоанна Богослова Леушинского подворья икону преподобного Сергия Радонежского, купленную им в Троице-Сергиевой лавре. Этим даром он не только хотел оставить память о себе как прихожанине, это был и своеобразный знак благодарности за давнее событие — именно здесь его крестили в младенчестве и незадолго до смерти восстановили свидетельство о крещении.

В день отпевания артиста подаренная им храму икона была поставлена рядом с гробом…

Прощаться с Кириллом Юрьевичем пришло, по приведенным в Интернете данным, около десяти тысяч петербуржцев. Накануне похорон целый день в церковь Иоанна Богослова шли и шли люди — разных поколений, разных воззрений, разных жизненных принципов. Их объединила скорбь по выдающемуся артисту и поистине необыкновенному, светлому и очень надежному человеку, Почетному гражданину города Санкт-Петербурга не по каким-то формальным признакам — по сути. Когда знаешь, что такие люди живут рядом, сама жизнь воспринимается более оптимистично, словно чувствуешь себя под надежной защитой и знаешь, что тебя не дадут в обиду, если где-то близко, в городе на Неве, живет человек, отвечающий за все, остро чувствующий несправедливость и фальшь, не умеющий прощать предательство.

А в день похорон в Петербург съехались люди едва ли не со всей России, из бывших советских республик — они, эти представители театральной культуры СНГ и Балтии, знали, что осиротели, потому что никто и никогда больше не будет так болеть их проблемами, так заботиться о том, чтобы не разрушилось окончательно некогда единое театральное пространство…

Похоронили Кирилла Юрьевича Лаврова, по его завещанию, на Богословском кладбище, рядом с Валентиной Александровной, хотя по статусу положено было хоронить его в Александро-Невской лавре. Но желание Кирилла Лаврова лежать рядом со «своей девочкой», как он называл жену, было выполнено.

Случилось так, что сороковой день Кирилла Юрьевича и день памяти Валентины Александровны сошлись. Отец Геннадий объяснил это как знак единства супругов: «Молитва о них возносится одновременно — и не потому, что мы хотим так, а по Промыслу Божиему. Через пять лет после смерти Валентины Александровны, в один день. Это признание их духовной встречи: Господь принял их верность, соединил, они лежат рядышком, с венчальными свечами в руках». Эти свечи Мария Кирилловна нашла накануне похорон и, по совету батюшки, положила их в гроб…

Незадолго до своего ухода Кирилл Лавров обсуждал с настоятелем храма Леушинского подворья, протоиереем Геннадием Беловоловым крест — как он хотел того, на кладбище был привезен простой деревянный крест, а через год был установлен памятник в виде большого гранитного креста на валуне…

В статье, посвященной памяти Кирилла Юрьевича, Марина Дмитревская написала: «Он прожил прекрасную жизнь человека дворянского происхождения, интеллигентского воспитания, православного вероисповедания, советской биографии. Его провожали с молитвой и под орудийные залпы.

Теперь он на пути к своим — тем, чьи голоса звучали для него давно. Его ждет там хорошая компания. А мы остались. Но, может быть, он не оставит нас оттуда?»

Не оставит — как зов совести, как голос долга, чести, необходимости бороться за идеалы, думая не о тяготах дня сегодняшнего, а о будущем, о том, что мы оставляем в наследство нашим детям и внукам…

Будем надеяться, что не оставит…

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Кирилл Лавров. 1926 г.