Кирилл Лавров - Наталья Старосельская Страница 69

Потеря Валентины Александровны была для Лаврова очень тяжелой, спасала любовь детей, близких, а главным образом, нежная привязанность к внучке Оле, которую Кирилл Юрьевич называл «главной женщиной моей жизни». В одном из интервью, говоря об Оле, Кирилл Юрьевич признавался: «Видя, как она растет, я понял самое главное: я не умру никогда. Что-то мое останется в этом мире. И будет цвести, будет творить. Осознавать это — счастье».

После смерти Валентины Александровны он приехал отдыхать в Плес вместе с дочерью и внучкой, много гулял с ними, бродил по набережной, а днем сидел на балконе с видом на Волгу, смотрел на проплывающие теплоходы, слушал гул ветра и учил роль Понтия Пилата, вживался в этот мощный и, в сущности, чуждый ему образ человека, который предпочел «умыть руки» и тем самым повернул ход истории… Лавров читал параллельно сценарий фильма и роман Булгакова, находя главное для себя, обдумывая не только предательство Пилата, но и то, что двигало поступками и словами Иешуа Га Ноцри — символ веры, твердость веры. И, конечно, немало думал и о том, что восстановление справедливости «вослед», когда безвозвратно упущена возможность ее свершить, — это мера трагическая, но все равно необходимая. Эти мысли накладывались на размышления о стране, о театре, о человеческих судьбах.

Вскоре после окончания съемок Кирилл Юрьевич скажет, что ему было очень интересно сниматься в «Мастере и Маргарите»: «Я с удовольствием этим занимался, потому что особенно в последнее время редко приходится работать с настоящим драматургическим материалом — с настоящей литературой высокого качества, где есть над чем подумать и поломать голову».

Эта роль, по признанию самого артиста, наложила глубокий отпечаток на его размышления и настроение. В интервью Анне Майской Лавров говорил: «По-настоящему верующими назвать себя могут очень немногие. Многие делают вид, что верят, потому что это модно. Я так сказать о себе не могу. Истинная вера — такое состояние душ и, которое надо заслужить. Тем более что я воспитывался в совершенно другие времена, когда о вере вообще не могло быть никаких разговоров. А в армейской среде, где я провел немалую часть своей жизни, Господом Богом был вышестоящий по званию. Тем не менее я очень завидую искренне верующим людям. Верующему человеку легче жить: он считает, что Бог его никогда не оставит. А еще он становится лучше, потому что, прежде чем совершить какое-то действие, подумает: „А чего я, собственно, прошу у Господа Бога?“

По-моему, вера — это такая внутренняя тонкая субстанция, поэтому какие-то формальные вещи, которые устанавливает церковь, вызывают у меня протест. Например, я очень не люблю лицемерных старушек, которые не упускают возможности сделать замечание: „Вы неправильно стоите!“ Что это такое?! Я пришел открыть душу Господу, исповедоваться перед Ним, а не перед этими старушками».

На вопрос корреспондента: «Верите ли вы, что существует жизнь после смерти?» — Кирилл Юрьевич ответил: «В то, что там что-то есть, я верю — не может все бесследно исчезнуть. Но в материальное продолжение своей жизни в нашем человеческом понимании не верю. Там, вероятно, происходит нечто совсем другое, непостижимое для нас».

Мария Кирилловна рассказывала: «Ему очень хотелось верить. И он верил по-своему, он молился… Но трудно ему было. И поэтому я старалась ему всячески помочь, облегчить путь к Богу. У него же и иконы в комнате были — от бабушки к нему перешли: иконка Николая Чудотворца, например, — ее моя прабабушка надела своему мужу, когда его посылали служить на Кавказ; и икона Серафима Саровского, освященная на мощах в тот самый день, когда его канонизировали… Отец очень дорожил ими, и не только потому, что это наши семейные реликвии. Но он никогда не лукавил и хотел ко всему всегда относиться честно, и если видел, что какие-то батюшки что-то делают нехорошо, его это до глубины души возмущало. Я говорила: „Папа, но это же люди, чего ты от них требуешь? Они же не ангелы!“ А он: „Нет! Как они могут? Они же Богу должны служить!“ Такая категоричность тоже мешала ему прийти в храм…»

Есть вера глубинная, непоказная. Как правило, она отягощена острыми, болезненными размышлениями о том, как могут люди, настолько близкие к Богу, вести себя часто неподобающим образом. Эти мысли порой разрушают не веру, конечно, а стремление к церкви — своего рода толстовское настроение овладевает человеком и заставляет его лишь в глубине души сосредоточить свои помыслы и чувствования…

После 80-летнего юбилея Кирилла Юрьевича, который, можно без преувеличения сказать, отмечался всенародно, он понемногу начал сдавать. По-прежнему играл на сцене, снимался в кино, руководил Большим драматическим театром им. Г. А. Товстоногова, много сил и энергии отдавал работе в Международной конфедерации театральных союзов, участвовал в различных мероприятиях, но сил оставалось все меньше. Будучи всегда стройным, подтянутым, Кирилл Юрьевич как-то истончился, приобрел хрупкость. Нет, он по-прежнему оставался очень привлекательным и обаятельным мужчиной, его глаза, его улыбка были такими же яркими и магнетическими, но какая-то «нездешность» уже сквозила в его облике. Он был серьезно болен.

Вскоре после тяжелой операции по пересадке костного мозга Кирилл Юрьевич вновь вернулся на сцену — он чувствовал себя гораздо лучше, был полон планов, идей…

Но в марте 2007 года случилась беда — умер Михаил Александрович Ульянов.

Двадцать девятого марта Кирилл Юрьевич прилетел из Питера в Москву на похороны. Очевидцы уверяют, что он чудом не потерял сознание рядом с гробом старого друга, стоял бледный, с дрожащими руками, опущенными углами рта, остановившимся, заледеневшим взглядом. У гроба он произнес: «Низкий поклон тебе, дорогой мой брат! Пока мы ходим по этой грешной земле, я буду тебя помнить…» Братьями Ульянов и Лавров называли друг друга с той поры, когда Иван Александрович Пырьев снимал свой знаменитый фильм, который им довелось вместе завершать. И это было не просто ласковое, шутливое прозвище — в слове «брат» таилось для них нечто большее: высокое духовное родство людей, одинаково болеющих за свое дело, за свою страну…

И еще одна, какая-то мистическая связь была между Ульяновым и Лавровым. Ведь в фильме Юрия Кары «Мастер и Маргарита», снятом в 1994 году и так и не вышедшем на экраны, роль Понтия Пилата играл Михаил Александрович Ульянов. Для него эта роль была отнюдь не последней, но чрезвычайно важной и значительной. Потому что — повторим! — одинаково умели они болеть за свое дело, за свою страну, за меняющийся вновь ход истории России…

Но, разумеется, скорбь Лаврова не остановила журналистов, кинувшихся к нему за комментариями.

«Когда дела были плохи, я ему звонил: „Миш, надо встретиться!“ — через силу говорил Кирилл Юрьевич. — Мы встречались и в течение пяти минут решали все вопросы. А кому мне звонить теперь? Словно полмира пропало… Мы с Мишей — артисты той когорты второй половины прошлого столетия, которая уходит. Нас, считай, уже почти нет… Хоть бы запомнили».

Почему для Лаврова в последние годы было так важно, чтобы запомнили? Он говорил об этом во многих интервью, но, как я убеждена, в словах Кирилла Юрьевича не было стремления непременно остаться в памяти народной. Здесь речь шла о другом.