Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг - Герберт Вернер Страница 70

Мой поезд поднимался и спускался по холмам, следовал через леса и долины. В сумерках он добрался до Лин-дау, острова на озере Констанца, и через час прибыл в темноте и тумане в Уберлинген. Здесь, вдали от воющих сирен воздушной тревоги, жили мои родственники. Их волновали будничные дела. Они ничего не знали о войне на море и, вероятно, забыли о моём существовании, поскольку гром фанфар, возвещавший о наших победах, давно умолк.

Когда паровоз нашего поезда стоял под парами, я заметил при слабом свете тусклого фонаря одного пассажира, поднимавшегося в вагон. На нём был армейский мундир. Когда он проходил мимо окна моего тёмного купе, я узнал своего дядю. Я пригласил его к себе, слегка изменив голос:

– У окна есть свободное место, герр майор. Дядя чиркнул спичкой, поднёс её пламя к моему лицу и затем спросил:

– Как, чёрт возьми, ты оказался в этом уголке?

– У меня было несколько дней отпуска, – ответил я. – Теперь возвращаюсь на фронт через Франкфурт.

Последовала пауза, достаточно долгая, чтобы заподозрить неладное дома. Я быстро спросил:

– Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

– Они живы, но не вернутся во Франкфурт. Они потеряли там все. Твои родители укрылись в привокзальном отеле в Карлсруэ. Я видел твою мать два часа назад.

Я сжал губы. К счастью, было слишком темно, чтобы дядя мог разглядеть выражение моего лица. Должно быть, его исказила гримаса горечи и печали, когда я подумал о злоключениях своих родных, о страданиях и несчастьях моей страны.

Мы помолчали. Затем дядя стал рассказывать мне о своём новом назначении коменданта лагеря военнопленных. Он поведал мне истории о войне совсем иного рода, войне, в которой безумие силы состязается с безумием бессилия. Назначение дяди на эту должность состоялось в результате длинной вереницы неудач. Он не ладил с режимом с января 1933 года. Из-за его оппозиции нацистской партии правительство запретило газету, которую он издавал. Дядя несколько лет провёл во внутренней эмиграции, получая поддержку лишь от родственников. Война призвала мужчин на военную службу. Дядя, как бывший офицер кайзеровской армии, был мобилизован, повышен в звании и вскоре назначен комендантом лагеря.

За час до полуночи мы с дядей распрощались в самом тёмном уголке Шварцвальда, в холодном помещении вокзала, где несколько женщин добровольно готовили кофе и суп для солдат, ехавших транзитом на фронт. Я хлебал горячий бульон, пока не пришло время садиться на поезд, направлявшийся в прирейнскую равнину. Медленно, после шестичасовой утомительной езды, он прибыл на вокзал Карлсруэ. Я побежал через привокзальную площадь в отель. Коридорный повёл меня в номер, где разместились родные.

– Кто там? – ответили на мой стук.

Я назвался себя.

Отец выглядел бледным и как-то быстро поседевшим. Мать и Труди заплакали при моём появлении. Чтобы порадоваться воссоединению семьи, отец предложил спуститься вниз позавтракать.

– За завтраком проще беседовать, – добавил он.

Однако и за столом разговор не клеился. Труди, все ещё не пришедшая в себя, молчала. Мать, больше её испытавшая в жизни, вскоре успокоилась. Отец сообщил, что они пересидели воздушный налёт в бомбоубежище. Им пришлось провести там несколько часов. Он сокрушался, что оставил дома вещи, которые хотел сохранить. Я принял решение нанять грузовик и отправиться во Франкфурт, чтобы забрать оставшиеся пожитки.

Мы отправились поездом в Дармштадт, нашли шофёра с грузовиком и поехали просёлочной дорогой во Франкфурт. Въехали в город с юга и последовали дальше мимо многочисленных разрушенных дымившихся зданий. Пожарные все ещё откапывали погибших под развалинами. Мы видели ряды покойников, аккуратно уложенных на тротуарах и прикрытых одеялами.

Грузовик проехал мост через Майну, прогромыхал среди обломков и почерневших фасадов разрушенных зданий. Мы пересекли привокзальную площадь, объезжая воронки от бомб, и въехали на разорённую Савиништрассе. Горы развалин и остатки полуразрушенных стен – вот всё, что осталось от стройных и красивых рядов зданий. Грузовик остановился перед грудой битого кирпича и стекла, на месте которой когда-то был наш дом. Первый этаж примыкавшего к дому здания ещё оставался целым, но был засыпан обломками верхних этажей. Бетонное основание дома держалось прочно, поэтому спасатели смогли пробить проход в наше здание и вывести моих родных и их соседей в безопасное место. Только это счастливое обстоятельство не сделало меня сиротой.

Я последовал за отцом в погреб соседнего здания. Свет его фонарика обнаружил в стене отверстие, достаточно широкое, чтобы пролезть в него. Меня не покидала тревога, что на нас вот-вот обрушится потолок.

Из погреба меня позвал глухой голос отца:

– Иди сюда, посмотри, где мы сидели.

Я пролез вперёд и увидел при свете карманных фонариков застланные картоном скамейки. Их покрывал толстый слой пыли.

– Представляю, как вы себя чувствовали, сидя здесь. Поверь, я хорошо знаю, что значит находиться в подобной гробнице.

– Да, сынок, это был не пикник. Совсем как во Фландрии в 1916 году, когда меня засыпало в подземном бункере.

Мы вынесли свои пожитки наружу, и шофёр торопливо погрузил их в кузов грузовика. Мать плакала. Она имела неосторожность взобраться на кучу мусора в поисках вещей и увидела лишь жалкие обломки своего прежнего мира. Отец отвёл её в сторону от руин и сказал с нотками оптимизма:

– Не горюй, мы купим новую мебель. «Томми» и янки ещё поплатятся за это.

Длинная вереница армейских грузовиков и санитарных машин задержала наш отъезд из Франкфурта, теперь уже не родного, а мёртвого города. Воспоминания о прежней комфортной и счастливой жизни кончились, как только мы повернули на южный автобан.

Менее чем через час грузовик свернул с автобана и направился в небольшой городок Пфлунгштадт, где отец построил свой новый завод. Мы протряслись по булыжной мостовой на молочную ферму, которую отец арендовал, чтобы наладить на ней производство продуктов по своему патенту, и сложили коробки и чемоданы в его новом офисе. Затем отец с гордостью показал нам свои новые постройки, стены которых покрывала керамическая плитка.

Медлить с моим отъездом в Брест больше было нельзя. Всей семьёй мы поспешили на грузовике на вокзал в Карлсруэ. Прибыли туда в сумерках, как раз ко времени отправления моего поезда. Я впопыхах обнял своих родителей и сестру, будучи уверенным, что для них испытания закончились и они проживут до конца войны в безопасности. Когда поезд отошёл от станции, я ещё раз увидел на платформе родных. Они махали мне руками на прощанье. Я смотрел на них до тех пор, пока моих близких не поглотила тьма.