В тяжкую пору - Николай Попель Страница 7

У большой сосны толпились танкисты. На дереве, прикрепленный смолой, висел боевой листок. Наподобие тех, что выпускались на учениях. Но это был первый боевой листок военного времени. Он рассказывал об успехах сытниковцев.

Когда совсем стемнело, мы с Васильевым поехали на командный пункт стрелковой дивизии, что вела бои южнее Перемышля. Немцы к вечеру, как видно, выдохлись. Канонада смолкла, налеты прекратились.

Пожилой, смертельно уставший за день полковник, обликом и манерами напоминающий профессора военной академии, бесстрастно, словно читая лекцию, проинформировал нас о боях своей дивизии.

— Противник все время атакует. Бои не прекращались с рассвета. Напор очень интенсивен. Однако безрезультатен. Все попытки противника захватить плацдарм на правом берегу Сана терпят неудачу. Дивизия выполняла и будет выполнять приказ. Захвачены пленные. Немного: пять человек. Но — удивительное дело — все пятеро пьяны.

Полковник брезгливо поморщился:

— Это, знаете ли, вовсе мерзость.

Теперь мне достаточно хорошо была известна обстановка на переднем крае. Знал я и о состоянии дивизии Васильева. Пришло время доложить обо всем этом Рябышеву.

Штаб корпуса развернулся в том же лесу, но на восточной опушке. Найти его не составляло труда. Все наши дивизии сосредоточились неподалеку. Где-то здесь же, в лесу, находился, как мне сказал Рябышев, и штаб армии.

— Надо ехать к начальству, уточнять дальнейшую задачу. Мы не успели сесть в машину, как около Рябышева круто затормозил мотоцикл. Из коляски выскочил полковник.

— Товарищ генерал, приказ штаба фронта.

Рябышев разорвал пакет, прочитал листок, промычал что-то нечленораздельное и, ничего не говоря, сунул мне.

Нам было приказано к 12 часам 23 июня сосредоточиться в районе 25 километров восточнее Львова и поступить в распоряжение командарма Музыченко.

Сегодняшний 80-километровый марш терял всякий смысл. Предстояло, не отдохнув, идти обратно.

Как мы могли объяснить это красноармейцам и командирам, рвавшимся в бой? Что должны были сделать, чтобы сохранить их святой энтузиазм?

— Давай, милый мой, Николай Кириллыч, порассуждаем, — предложил Рябышев, может, и поймем, что к чему.

И мы «порассуждали». Утренний приказ поступил из штаба армии, в состав которой мы входили. Там в те часы еще не могли знать, как сложится обстановка, но, исходя из вполне вероятных предположений, выдвинули наш корпус южнее Перемышля для прикрытия пути на Самбор — Тернополь- Проскуров. Из этого района можно было перейти и в наступление, ударить во фланг перемышльской группировке противника. Однако в течение дня определилось более опасное направление. Используя сокальский выступ, гитлеровцы, как видно, рвались на Ровно. Весь день высоко в небе летели на северо-восток эскадрильи германских бомбардировщиков. Нам предстояло, видимо, контратаковать противника, наступающего с сокальского выступа. Таким образом, выходило, что мы идем не в тыл, а в бой.

Враг, неожиданным ударом начавший войну, диктовал нам свою волю, ломал наши планы. В любую минуту можно было ждать новых приказов, изменяющих направление боевых действий корпуса. И чем подвижнее, гибче мы будем, тем скорее вырвем инициативу у противника.

Таков примерно был ход наших рассуждений, когда мы с Дмитрием Ивановичем, прикрывшись плащ-палаткой, с фонариком ползали по карте.

— Не расхолаживать бойцов, не допускать уныния, отвечать по возможности на любые вопросы, объяснять сложность обстановки, не скрывать трудностей, советовал я политработникам, собравшимся минут через тридцать на опушке. Никогда не забывать: энтузиазм наших людей — сознательный…

Я еще не предугадывал и не мог предугадать всего многообразия форм партийно-политической работы в предстоящих боях. Но, вспоминая Финляндию, прослеживая в памяти истекший день, вдумываясь в случай с Сытником, приходил к убеждению: надо отказаться от многих привычек и навыков мирного времени, от многоступенчатых согласовании, утрясений, увязок по любому поводу.

— Теперь не всегда каждый из нас в нужный момент сможет получать указания и разъяснения. Однако именно теперь, как никогда раньше, от нас и будут ждать горячего, умного, ко времени произнесенного партийного слова. Давайте смотреть на нашу прошлую деятельность, как на школу, а не как на склад апробированных методов. Нам пригодится очень многое, но далеко не все. От нашей политической зрелости, от умения быстро и самостоятельно, с партийных позиций решать насущные вопросы жизни войск зависит успех не одного еще сражения…

— Не знаю, — продолжал я начатую мысль, — как сложится обстановка в ближайшие дни. Мы надеемся на лучшее, но будем готовить себя к любым трудностям и невзгодам. Есть у нас добрая партийная традиция: когда трудно, коммунисты впереди. Отныне личный пример политработника приобретает особое значение.

Я как бы размышлял вслух и чутьем улавливал, что слушатели со мной согласны.

О многом переговорили мы тогда, в лесной темени, по голосам различая друг друга. Красное от пожаров небо и мерцающий свет рассекавших его в разных направлениях ракет не могли развеять сгустившийся мрак. Наступала первая ночь войны с непонятно откуда доносившимся треском пулеметов, с методичным уханьем снарядов, с гулом самолетов в вышине.

3

Враг обнаружил дивизию на марше. Развесив вдоль дороги осветительные авиабомбы, его истребители с хватающим за душу воем и пулеметной дробью пролетают над головами. После каждого захода — стоны, крики. Бойцы разбегаются в хлеба, тянущиеся по обе стороны шоссе. Потом долго собираются. Стоят около раненых и убитых, рассматривают поврежденные машины. Не спешат в кузова: на земле как-то надежнее. А когда наконец усаживаются по своим местам, выясняется, что нет Петрова или Сидорова. Начинаются розыски, командиры охрипшими голосами выкрикивают фамилии. На дороге пробка, а тем временем снова появляются самолеты…

Мы с заместителем командира дивизии по политической части полковым комиссаром Вилковым пытаемся «рассасывать» такие пробки. Я внимательно присматриваюсь к нему. Вилков временами деятелен и хлопотлив, временами пассивен. Покричит, побегает, потом молча встанет в стороне, не в силах преодолеть душевную вялость.

— О чем задумались, Василь Васильевич?

— Как вам объяснить? Есть такое выражение «не в своей тарелке». Вот оно ко мне сейчас лучше всего подходит. Утренняя бомбежка окончательно выбила из колеи. Не так, думалось, война начнется…

И вдруг перебивает себя горячо, резко:

— Я не трус. За Родину жизнь в любую минуту готов отдать. Вот если бы рядовым красноармейцем… А здесь сотни людей. Как их сохранишь, когда фашисты что хотят делают, самолетами чуть не за фуражки задевают?

— Это вы, пожалуй, преувеличиваете. Между прочим, лейтенант Хоменко ловко соорудил станок для зенитной стрельбы из ручного пулемета и «максима». Вчера два самолета сбили. Жаль, что не все об этом знают.