В тяжкую пору - Николай Попель Страница 6

В тот час нам открылась картина народного бедствия. Навстречу танкам из Перемышля непрерывной вереницей шли грузовики. В кузовах, на чемоданах, на кое-как собранных и связанных узлах сидели женщины и дети. Испуганные, растерянные, неожиданно лишившиеся крова, многие ставшие уже вдовами или сиротами.

Редкая машина без раненых. Через неумело, на ходу сделанные повязки бурыми пятнами проступала кровь. Одни — в беспамятстве, другие — в слезах, третьи молчат, окаменев в несчастье.

Рев танков не мог заглушить нараставшего гула артиллерийской канонады. Мы двигались навстречу войне, и все явственнее становились ее зловещие приметы. Начиналась зона действенного огня дальнобойных батарей противника. Тяжелый снаряд на наших глазах угодил в один из придорожных домиков.

Мы успели привыкнуть к этим славным, всегда сверкавшим большими чистыми окнами коттеджикам, их радушным хозяйкам, которые, если попросишь стакан воды, выносили большую фарфоровую кружку молока, терпеливо ждали, пока «совьеты» напьются и кокетливо розовели, выслушивая благодарность: «О, проше пана, нема за цо».

Я подбежал к дому, вернее, к тому, что от него осталось. Дым и пыль чуть улеглись. Снаряд разнес комнату, смотревшую на юго-запад, видимо, детскую. Уцелевшая стена была разрисована яркими, пестрыми мячами. Около нее лежала девочка лет двенадцати — ноги в сандалиях, белые чулочки до колен, зеленая юбочка. Туловище раздавлено балками, упавшими с потолка. Труп второго ребенка, совсем еще маленькой девочки, отбросило волной к палисаднику.

Присланная Немцовым санитарная машина развернулась — она здесь была не нужна — и поехала обратно. Я подождал еще несколько минут. Родители девочек так и не появились. Может быть, они еще раньше погибли от бомбежки, о которой напоминали огромные воронки вокруг?

Для меня, как и для других кадровых командиров, жертвы на войне были не в новинку. Лишь недавно нашей победой завершилась финская кампания, и мы не забывали о цене, какой она куплена. Но там пролилась кровь армии: за все время боев я не видел убитого ребенка или раненой женщины. А тут, не прошло еще и дня, а куда ни глянешь — невинная кровь. Начиналась война против всего народа, война на физическое и моральное уничтожение советских людей, война, как мы впоследствии узнали, цинично названная самими гитлеровцами «тотальной». Враг страшился нашей идеологии и мечтал покончить с ней, истребив ее носителей. Так же, как он рассчитывал ликвидировать идеи социализма в Германии, расправившись с немецкими коммунистами.

Основное, что, на мой взгляд, требовалось теперь от нас, политработников: разъяснять особенности войны и беспримерные по ответственности, не виданные по трудности задачи, встававшие перед бойцами.

Пока на привале проводился на эту тему короткий инструктаж политработников, батальон Сытника, совершавший марш в передовом отряде, приближался к восточной окраине Перемышля. Здесь ему предстояло свернуть на юг, к Самбору.

Но на перекрестке наперерез головному танку выскочил капитан-пехотинец.

— Стойте, стойте!..

Хотя ни эти слова, ни последовавшие за ними более крепкие в танке, разумеется, не были слышны, Сытник остановил машину.

— Что случилось?

Капитан говорил сбивчиво, несвязно. Командир обороняющейся неподалеку стрелковой дивизии просил танкистов пособить, а то — беда.

Задача, полученная Сытником, не предусматривала такого оборота. Больше того, он не имел права отклоняться от заданного маршрута и темпа движения.

Но ведь где-то совсем рядом нужна была его помощь. Об этом просил командир уже с рассвета воевавшей дивизии. Как поступить? Пока Сытник совещался с Боярским, капитан приводил доводы, казавшиеся ему неотразимыми:

— Вам там работы — всего ничего. А наш комдив с вашим договорится.

Вечером Сытник со свойственным ему украинским юмором рассказывал мне о своих сомнениях.

— Идти чи не идти? Я ж понимал: полковник Васильев голову запросто снимет. Но если я до того дюжину гитлеровских голов поснимаю, может, он мою оставит.

Когда мы с Васильевым подъехали к перекрестку, командир разведбатальона капитан Кривошеев доложил, что Сытник повернул не на юг, а на север. Своим излишне подробным докладом Кривошеев во что бы то ни стало старался выгородить Сытника.

— Никогда не подозревал, что у меня в дивизии на должности командира разведбатальона служит адвокат, — заметил Васильев. И добавил: — передайте товарищу Немцову, что я с бригадным комиссаром выехал на энпэ стрелковой дивизии. Постарайтесь обойтись без излишнего красноречия. Полковой комиссар этого не любит.

НП находился ближе, чем можно было предположить. Едва мы перевалили на западные скаты высотки, как увидели не только наблюдательный пункт, но и все поле боя, первого боя этой войны…

В глубоком окопе у стереотрубы стоял генерал Шерстюк, которого мы с Васильевым знали и ценили.

— Спасибо тебе, Иван Васильич! — пожал комдив руку Васильеву.

— Мне-то за что? Сытник своевольничал.

— Спасибо, что воспитал людей, которые могут так своевольничать и так воевать.

У Шерстюка морщинистое лицо старого, умного крестьянина. Посмотришь на него и безошибочно определишь: а ты, товарищ генерал, начинал с солдат, с унтер-офицеров. Уж ты-то знаешь, почем фунт лиха.

Воевал Сытник и впрямь неплохо. Танки, умело маневрируя, вели огонь с коротких остановок.

Дивизия Шерстюка уже полсуток оборонялась на сорокакилометровом фронте. Утром немцы не особенно напирали. Но в последние часы усилили нажим, перебросили через Сан легкие танки и транспортеры, которые теперь теснили редкие цепи красноармейцев Шерстюка. Не появись Сытник со своими КВ, Т-34 и БТ, судьба дивизии сложилась бы и вовсе трагично. Теперь же стрелки, воспрянув духом, бежали за танками, постреливали из винтовок.

Сытник видел, что чаша весов склоняется на его сторону. Несколько транспортеров и легких машин догорали на берегу. Гитлеровцам не удалось подвести новые понтоны и переправить подкрепление — средние танки. Наши артиллеристы и КВ пристрелялись к переправе. Батальон Сытника на предельной скорости ворвался в расположение вражеской пехоты. У немцев окопов не было. Они не собирались обороняться. Бегущие серо-зеленые фигурки исчезали под гусеницами «тридцатьчетверок» и КВ. Уцелевшие бросались в реку и пытались спастись вплавь. Но танковые пулеметы довершали дело…

— Знаю, товарищ полковник, что виноват, — вытянулся Сытник перед Васильевым.

— Ничего-то ты не знаешь. Спасибо за службу… Мыс Васильевым обняли первых «самовольных» героев нашего корпуса — майора Сытника и старшего политрука Боярского.

К двадцати часам, когда жара уже спала и диск солнца растворился в зареве горящего Перемышля, дивизия вышла в район сосредоточения.

Лес около Самбора не походил на тот, откуда начался марш. По нему уже погулял стальной ураган. Не знаю, кого здесь враг предполагал застигнуть, но многие деревья носили следы недавней бомбежки. Ветки хрустели под колесами и гусеницами, иссеченные осколками стволы белели свежими ранами.