1956. Венгрия глазами очевидца - Владимир Байков Страница 7

Летом 1947 года меня вызвали в ЦК партии и назначили заместителем представителя Советского информбюро в Венгрии. Представителем там уже работал журналист Федор Потемкин, но он не знал венгерского языка и поэтому для связи с прессой я был направлен в Будапешт. Видимо, мои добрые опекунши из Военного института иностранных языков Клара Майтинская и Роза Богдань похвалили кадровикам мой мадьярский. А возможно, подобрать другого кандидата просто не хватило времени и исходили из русской пословицы — «На безрыбье и рак рыба».

В ЦК, честно говоря, не очень интересовались ни моей уверенностью, что справлюсь с новыми обязанностями, ни сомнениями на этот счет. Скорее всего, моя кандидатура отвечала критериям анкеты: из рабочих, член партии, воевал, награжден, в других партиях не состоял, не судим, в связях с враждебными организациями не находится, в оккупации не был, родственников за границей нет, женат, морально устойчив. Чего еще надо?! Словом, начальство решило — а умнее его никого нет — и назначение состоялось.

Но моя личная уверенность подкреплялась тем, что в год, предшествовавший направлению меня в будапештское Совинформбюро, я не переставал заниматься мадьярским по несколько часов в неделю. Ставила мне правильное произношение диктор радиовещания на Венгрию, светлой памяти, Лилия Анатольевна Белоцерковская — дочь комиссара венгерской коммуны 1919 года, хлопотунья, мой дружок-заботушка. Позже она переехала жить в Венгрию.

Перед поездкой в Будапешт мне пришлось некоторое время стажироваться в главном центре Совинформбюро в Леонтьевском переулке — в бывшем здании германского посольства, покинутого своими хозяевами в 1941 году, как только началась война. Выездные документы я получал здесь же.

Совинформбюро ранее было известно как государственная информационная служба, в годы войны передававшая всему миру наши сводки о действиях Красной армии на фронтах Великой Отечественной войны. Это была организация не только информирующая, но и пропагандирующая советские успехи.

Война закончилась, необходимость в военных сводках отпала, но в 1947–1948 годах возросла острая необходимость пропаганды всего советского — начался активный период «тотального идеологического наступления на растленную и растлевающую культуру и мораль».

Вот и Совинформбюро наряду с другими организациями было поручено выполнение новой задачи: организовать идеологическое наступление в капиталистических странах — в самом логове врага, а также в новых народно-демократических странах, а стало быть, и в Венгрии. Началось идеологическое наступление в первую очередь в СССР. В известных «зубодробильных» постановлениях того ждановского времени беспощадно расправлялись с писателями от Ахматовой до Зощенко, музыкантами от Прокофьева и Шостаковича до Мурадели за так называемые «формалистические искажения» радостной советской действительности. Одновременно поднимались на пьедестал щедро обласканные ученые, писатели, поэты, художники и музыканты, те, кто «шел в ногу с партией», то есть представители «оплаченного оптимизма».

У меня складывалось впечатление, не сразу, конечно, а по более поздним сопоставлениям фактов, на основе наблюдений, раздумий, обмена мнениями с другими людьми, что эта кампания была развернута очень обдуманно. Миллионы и миллионы советских солдат, офицеров, представители всех слоев нашего общества побывали в Чехословакии, Германии, Австрии, Финляндии, Польше, Венгрии, Югославии, Болгарии (а военнопленные были и в других буржуазных странах) и смогли сопоставить западную жизнь с советской действительностью, причем не в пользу СССР. У многих тогда закрались в душу сомнения: дескать, «неладно что-то в Датском королевстве». Эти настроения отразились и в послевоенных художественных произведениях мастеров литературы, музыки и кино. Такие вредные настроения, по критериям приверженцев партийно-идеологического пресса, были недопустимы, подрывали всю официальную систему взглядов «все советское — самое лучшее в мире», вбиваемых партийной пропагандой, и эти воззрения надо было немедленно выжигать. В механизм этой «выжигательной» кампании, но уже в зарубежных государствах, было включено и Совинформбюро (и я в Венгрии в том числе).

Моей стажировкой в Совинформбюро и подготовкой к поездке в Венгрию руководил Соломон Абрамович Дридзо, более известный под партийным псевдонимом — Алексей Лозовский. Помимо руководителя Совинформбюро он был еще и заместителем министра иностранных дел по совместительству. Несмотря на свой «исторический авторитет» одного из лидеров Коминтерна, известнейшего международного партийного деятеля, генерального секретаря Профинтерна 1921–1937 годов, Лозовский выделялся среди других моих наставников какой-то учительской мягкостью, эрудированностью, начитанностью, знанием нескольких языков, умением слушать собеседников — словом, незаурядным был человеком!

Мы удивлялись и радовались тому, что он уцелел после кровавого 37-го, ведь он был в партии с начала века, участвовал в февральских и октябрьских событиях 1917 года, знал «кто был кто» и, вероятно, хорошо представлял себе истинную роль Сталина в «трех революциях».

Сталин таких свидетелей, как Лозовский, уничтожал, а в особенности тех, кто непосредственно видел, что вся мифология о великих деяниях Сталина в Октябрьском перевороте 1917 года — блеф, выдумки подхалимов и его собственная сталинская ложь. Но радовались мы, как потом выяснилось, рано. Сталин за год до своей смерти в числе других старых большевиков, каким-то чудом уцелевших после 1937 года, расстрелял и Лозовского ^[26]. Позже Лозовский был посмертно реабилитирован — такова типичная судьба российского большевика при сталинском режиме.

Узнав, что меня направляют в Мадьярию, 70-летний старик стал живо расспрашивать о Венгрии, в которой ему не удалось побывать, но отчасти он был знаком с ней по рассказам Матьяша Ракоши, который в начале 20-х годов работал с ним бок о бок в Коминтерне. Поглаживая свою седоватую профессорскую бородку, Лозовский вспоминал: «Ракоши тогда еще не было и 30-ти, а мне было уже за 40, но он знал языков вдвое больше меня, а секретарем Коминтерна Ракоши стал в 29 лет!»

Он попросил меня передать Ракоши привет, однако предположил, что, дескать, молодой неизвестный журналист вряд ли будет вхож так запросто к Генеральному секретарю венгерских коммунистов.

Тогда он написал письмо и попросил его передать лично в руки «Дорогому другу Матвею». Удалось мне это не сразу, в Посольстве вообще не советовали это делать. Но письмо я сохранил и вручил Ракоши при подходящем случае, хотя и значительно позже.

По прибытии в Будапешт представитель Совинформбюро Федор Потемкин и я были направлены послом Георгием Пушкиным к главному редактору «Сабад Неп» («Szabad Nep» — «Свободный Народ») Иожефу Реваи (Revai Jozsef), которому венгерские товарищи поручили шефство над представительством Совинформбюро. Реваи сказал нам, что задачи у нас и у них общие — наступление на буржуазную идеологию, поэтому он окажет нам посильную помощь. Мы заикнулись, что хорошо было бы, если бы нам помогали два-три квалифицированных журналиста. Он усмехнулся: тогда, по его мнению, получилось бы не наступление, а перестрелка одиночными. Для такого нужного дела в вашем распоряжении будет 30–50 самых квалифицированных журналистов Венгрии, знающих, как надо перерабатывать ваши материалы для прессы. Он поручил нам: организуйте бюро переводчиков, и за дело! Только побольше просите из Москвы статей, очерков, зарисовок об образе жизни советских людей. Для оперативности передачи материалов из Москвы Реваи уже дал распоряжение выделить нам радиотелеграфный аппарат немецкой фирмы «Хелл».