Император Август и его время - Игорь Князький Страница 7

Достоин внимание его практический подход к литературному наследию и греков, и соотечественников римлян: «Читая и греческих, и латинских писателей он больше всего искал в них советов и примеров, полезных в общественной и частной жизни» ^[44].

Одним из важнейших элементов античного образования как в Греции, так и в Риме было, разумеется, ораторское искусство. Потому среди учителей Гая мы видим видных риторов, представляющих как эллинское, так и римское красноречие. Судя по всему, Октавий успешно осваивал сей очень непростой вид искусства. К двенадцати годам он уже настолько познакомился с ораторскими приёмами, что, когда скончалась его бабушка Юлия, он был способен произнести на её похоронах речь ^[45]. И его первое выступление «перед большим собранием было встречено шумным одобрением взрослых людей» ^[46]. Важность этого выступления была не только в демонстрации степени овладения ораторским искусством, каковую продемонстрировал puer – ребенок от семи до четырнадцати лет – Гай. Похороны-то были представительницы знатнейшего рода Юлиев.

А вот, что говорил о своём роде сам Гай Юлий Цезарь, чьим внучатым племянником и был Гай Октавий, на похоронах своей тетушки: «Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам: ибо от Анка Марция происходят Марции-цари, имя которых носила её мать, а от богини Венеры – род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья. Вот почему наш род облечён неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех людей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари» ^[47].

Скромные Октавии и помыслить не могли о таких славных предках, как четвёртый римский царь Анк Марций, внук второго царя Нумы Помпилия, не говоря уж об Аскании Юле, предке рода Юлиев, бывшего сыном Энею, рождённому самой богиней Венерой. Теперь же Гай Октавий выступал в качестве человека, к роду этому великому причастного. Но главным было иное: имя главы рода в эти дни, Гая Юлия Цезаря, звучало совершенно иначе, нежели за двенадцать лет до этого. Конечно, и тогда он был фигурой среди римской знати неординарной. Родовитый патриций, блестяще образованный, имевший славу храброго воина, выдающийся оратор, прошедший через все ступени политической карьеры знатного римлянина. На семнадцатом году жизни он стал жрецом Юпитера, войдя в число так называемых фламинов, служителей богов Юпитера, Марса и Квирина. Первой же его должностью, присуждённой ему народным голосованием, была должность войскового трибуна ^[48]. Далее он стал квестором в провинции Дальняя Испания, где исполнял ряд поручений местного претора по делам судебным и финансовым, отличился в Риме в должности эдила заботой об украшении столицы и устроением игр и развлечений для народа, был избран претором в непростые для Рима дни «заговора Катилины». А перед этим, в год рождения Гая Октавия, Цезарь был избран и верховным понтификом, главой Верховной коллегии жрецов-понтификов из пятнадцати человек. Эту должность он сохранит пожизненно. После претуры Цезарь получил назначение в хорошо ему уже знакомую Дальнюю Испанию, где успешно навёл порядок. Следующее десятилетие стало для Гая Юлия Цезаря подлинно победоносным, и к тому дню, когда Октавий произносил свою первую публичную речь, он был одним из двух могущественнейших людей в Риме. Потому-то родство, пусть и не самое близкое, с таким человеком стало главным залогом достойной судьбы маленького Гая.

Теперь обратимся к рассказу о важнейших событиях, случившихся в римской республике после разгрома заговора и мятежа Катилины и катилинаров.

62 г. до н. э. стал замечательно памятным для римлян в связи с возвращением в Италию Гнея Помпея Великого после многолетней победоносной войны на Востоке. Славному воителю предстоял грандиознейший триумф, по богатству с которым не мог бы сравниться ни один из триумфов веков минувших. Но, как сие не покажется странным, далеко не все в Риме были рады возвращению великого полководца, добывшего для Рима и воинскую славу, и богатейшую добычу, и обширные территориальные приобретения. Это был страх, что победоносный полководец, опираясь на свою могучую армию, установит в Риме единовластие. Прецедент был: возвращение Суллы из победного похода на тот же Восток. Сулла, правда, возвращался в Италию, объятую гражданской войной его сторонников с марианцами. И высшая нераздельная власть была ему нужна для восстановления мира и порядка в Республике, для уничтожения самих корней гражданского противостояния, как он это понимал. Помпей, однако, пусть и бывшей сулланец, самим Луцием Корнелием Суллой в Великие произведённый, возвращался в Италию, совершенно мирную, где вспышка гражданской войны, на каковую Катилину и его соратников Цицерон и большинство сената добросовестно спровоцировали, была без особых трудов, но с пребольшим шумом подавлена. Таким образом, Помпей мог бы стремиться к единовластию исключительно в силу своего честолюбия. Разумеется, знаменитый полководец, побывавший уже и консулом в 70 г. до н. э., удостоенный двух триумфов и имевший право на третий, был человек честолюбивый. Но вот насколько это честолюбие соединялось с властолюбием?

Если Помпей и был властолюбив, то возможность достижения высшей единоличной власти в Республике силовым образом, преступая римские законы, он решительно не принимал. Вот что пишет Плутарх о его возвращении в Италию по завершении войны на Востоке в 62 г. до н. э.:

«В Риме шли о Помпее всевозможные слухи, и еще до его прибытия поднялось сильное смятение, так как опасались, что он поведёт тотчас свое войско на Рим и установит твёрдое единовластие. Красс, взяв с собой детей и деньги, уехал из Рима, оттого ли, что он действительно испугался, или, скорее, желая дать пищу клевете, чтобы усилить зависть к Помпею. Помпей же тотчас по прибытии в Италию собрал на сходку своих воинов. В подходящей к случаю речи он благодарил их за верную службу и приказал разойтись по домам, помня о том, что нужно будет вновь собраться для его триумфа. После того, как войско таким образом разошлось и все узнали об этом, случилось нечто совершенно неожиданное. Жители городов видели, как Помпей Магн без оружия, в сопровождении небольшой свиты, возвращается, как будто из обычного путешествия. И вот из любви к нему они толпами устремлялись навстречу и провожали его до Рима, так что он шёл во главе большей силы, чем та, которую он только что распустил. Если бы он задумал совершить государственный переворот, для этого ему вовсе не нужно было бы войска ^[49]».

Если… если тысячи и тысячи римлян, сопровождавших Помпея с его скромной свитой от Брундизия до столицы действительно были бы рады установлению единовластия в Республике в лице обожаемого победоносного покорители Азии, то это означает наличие в Италии массы людей, вовсе не считающих упразднение исторического многовластия преступлением и готовых приветствовать правителя Рима, даже путём государственного переворота свое владычество обретшего. Не исключено, однако, что эти толпы просто желали выразить свою любовь к полководцу-победителю, вовсе не подвигая его на борьбу за единоличную власть в Римской державе. Ведь прецедентов-то государственных переворотов Рим до сих пор не знал со времени свержения последнего царя Луция Тарквиния Гордого в 509 г. до н. э. Напомним, что и Сулла переворота не совершал, а лишь методами, кои почитал наилучшими, восстанавливал Республику, где верховная власть принадлежала бы Сенату римского народа и где возможности политические отвратительных ему плебейских трибунов стали бы сугубо декоративными, не давая им возможности из-за своих непомерных амбиций ввергать государство в кровопролитие вплоть до гражданских войн.