Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - Лев Регельсон Страница 69

Всех исследователей деятельности Сталина поражает его крайняя беспринципность, готовность менять идейную позицию на прямо противоположную, если это диктовалось обстоятельствами борьбы за укрепление личной власти. В то же время неизменной доминантой его политики являлось возбуждение в народе духа ненависти, натравливание одних слоев населения на другие, насаждение картины мира, в которой все пронизано коварными заговорами и кровавой жестокостью. Сталин, по существу, внушал народу, что весь мир – это «преисподняя», где все основано на беспощадной борьбе всех со всеми, на циничном эгоизме, не имеющем внутренних ограничений: эгоизме индивидов, партий, классов, наций, корпораций, блоков, лагерей. Можно, таким образом, сказать, что сущность сталинизма – это война. Прав всегда оказывается тот, кто сильнее. Но «сила» включает в себя и полную свободу от убеждений, от принципов, от обязательств, от моральных ограничений. В этом – огромная «сила» Сталина, корень его «побед и достижений». Ни один из его противников или соперников такой полнотой внутренней «свободы», свободы для зла – не обладал.

Сила – тот идол, которым преисподняя соблазняет человека, и опустошенная грехом человеческая душа, не знающая Силы Божией, рабски влечется вслед этому соблазну, губя себя и сея гибель вокруг. В рамках такого химерического сознания представлялось совершенно естественным, что свой собственный эгоизм (личный, национальный и т. п.), подразумеваемый и оправданный общей картиной мироустройства, должен откровенно и безудержно восхваляться как возвышенное и благородное следование каким-нибудь идеалам: психология, в высшей степени характерная для уголовных сообществ.

А. Авторханов обобщает свои исследования феномена сталинизма в таких словах: «Он решил занять место официально изгнанного христианского Бога, чтобы вся страна молилась отныне ему одному. В церковь ходят только верующие, но в церковь Сталина ходили все, и никто не верил ни в какой коммунизм, в первую очередь – сам глава этой церкви. Именно поэтому «молитвы» паствы были гиперболические по формулам, напыщенные по тону и насквозь фальшивые по существу» (Загадка смерти Сталина. Франкфурт-на-Майне, 1976. С. 280).

Отношение Сталина к русскому народу и Церкви характеризуется теми же чертами криминально-циничного эгоизма, как и его отношение ко всем остальным реальностям бытия. Лживая националистическая демагогия, насаждавшаяся Сталиным, нанесла тяжкий нравственный ущерб именно здоровому и естественному проявлению русского (да и не только русского) национального сознания и чувства. Действительное возвращение к народным корням произошло во время великих испытаний Отечественной войны; сталинская же мифология привела к возобновлению процесса национального распада, потери национального лица и неповторимой живой самобытности народного духа. И насаждавшаяся Сталиным после войны стилизация жизни под «русизм» и даже «византизм» только способствовала углублению внутренней опустошенности народной души.

Какую же роль в своих планах уготовил Сталин Русской православной церкви – по существу, новой церковной организации, которая была «зачата» уже в 1927 г. и окончательно сформировалась в 1945 г.?

Вернувшийся после войны из эмиграции архиепископ Антоний (Марченко) получил «возможность» (несомненно, выполняя прямое задание) опубликовать такое, например, программное заявление: «Наша родная церковная жизнь… выполняет не только свою внутреннюю, идейную миссию по религиозно-нравственному воспитанию нашего народа, но и, что важнее всего, выявляет свое всемирно-историческое призвание, объединяя весь православный мир и все славянские народы под одним общим церковно-национальным лозунгом великой и неумирающей Кирилло-Мефодиевской идеи. «Москва – третий Рим» остается по-прежнему символом всемирной собирательной идеи, в противовес папству, с его стремлением к духовному самодержавию, епископским аристократизмом и маниакальными мечтами о земном владычестве. Посещение Москвы Восточными патриархами, посещение Святой Земли святейшим патриархом Алексием, приезд в Москву делегации от Православной чешской церкви и, в результате, назначение туда русского православного Экзарха говорит об исключительном оживлении в лоне Православной вселенской кафолической церкви, под фактическим водительством русского православия: «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать», – как говорили наши предки, во времена Иоанна III…» (Журнал Московской патриархии. 1946. № 9. С. 54–57).

Приведем обобщающий вывод крупнейшего зарубежного историка Русской церкви Иоганна Хризостомоса по поводу Всеправославного совещания в Москве в июле 1948 г.: «Московское совещание Православных церквей должно было продемонстрировать ведущую роль Москвы в мировом православии. В этом вопросе желания патриархии и советского правительства совпадали, и обе стороны придавали исключительное значение проведению этого совещания. Хотя совещание обратилось с посланием к христианам всего мира, однако в центре внимания организаторов совещания находилось мировое православие. Оно должно было показать себя как моральную силу, на которую опирается восточный блок, в противоположность другим церквам в странах свободного мира» (Церковная история России новейшего времени (на нем. яз.). 1965–1968. Т. 3. С. 119).

В патриаршем послании по поводу празднования 800-летия Москвы в 1947 г. центральное место занимает такое утверждение: «Москва как воплотившая и сосредоточившая в себе истинное православие, стала центром этого православия…