Стальные гробы. Немецкие подводные лодки: секретные операции 1941-1945 гг - Герберт Вернер Страница 68

Проснулся от бьющего в лицо солнечного света и с изумлением озирался по сторонам в своей странной и в то же время хорошо знакомой мне квартире. На стене напротив моей кровати висел рисунок обнажённой женщины, который я нарисовал, когда мне было 18 лет. Мать постоянно интересовалась, кто позировал мне в таком юном возрасте. Рядом висела репродукция картины Рембрандта «Мужчина в шлеме» и чуть подальше гипсовая маска «Незнакомки из Сены», снятая с неизвестной красавицы утопленницы, которая была обнаружена в знаменитой реке Парижа лицом вниз. На стене напротив окна я повесил мои флотские трофеи – эмблемы, флаги, ленты. На полках вдоль стен стояли книги, которые я покупал в книжных магазинах, разбросанных по всей Европе. Такова в основном была моя комната, из которой я в 1939 году ушёл на войну. Мне говорили, что она будет выиграна в течение нескольких месяцев. Тем не менее четыре года войны продвинули меня к вершинам избранной военной профессии. Я вновь подавил чувство пессимизма, которое в последнее время зрело во мне сильнее и сильнее. Скоро, очень скоро мы доведём эту проклятую войну до победного конца…

В темноте повернулся ключ в замке от входной двери. Вернулись мои родные. Мать и Труди были шокированы, отец же произнёс со вздохом:

– Увы, нам придётся привыкать к потерям. Могло быть и хуже. Но мы снова вместе, и давайте выпьем за это.

Папа раскупорил две бутылки мозельского. Мы выпили за моё двойное повышение, за счастливый случай, спасший родителей и сестру от бомб, за нашу стойкость перед лицом воздушных налётов союзников. Вместе провели время в кабинете отца до трёх часов ночи, беседуя и прислушиваясь к предупреждениях по радио об отдельных прорывах вражескими самолётами нашей системы ПВО. Затем мы рискнули отправиться спать, поскольку налётов союзников на Франкфурт не ожидалось.

На следующий день поздно вечером я сошёл с приползшего как черепаха поезда в порту Нойштадт на Балтике, где были организованы командирские курсы. Я нашёл свободную кровать в одном из чистых деревянных бараков и бросился на матрас, набитый соломой.

Утром в 08.00 я обнаружил, что небольшая группа будущих командиров уже занимается в симуляторе. Он представлял собой сложное сооружение, напоминавшее помещение рубки подлодки. Оно было установлено над большим водоёмом и могло передвигаться в любом направлении среди макетов транспортов, танкеров и эсминцев. Симулятор позволял будущему командиру осваиваться с техникой и приёмами торпедной атаки в погруженном положении до тех пор, пока выбранная тактика не отрабатывалась им до мельчайших деталей. Получив достаточный опыт в боевых условиях, я легко справлялся с учебными заданиями. После двухнедельной практики и скучной жизни в бараке я порадовался переезду в Данциг для занятий боевыми стрельбами.

В конце января я сел в поезд, шедший в Данциг. Платформа вокзала кишела пехотинцами разных званий и рангов. Они штурмовали вагоны поезда, который должен был отправиться в долгое путешествие на фронт в Россию. Я устроился в дымном купе с несколькими армейскими офицерами. Они пыхтели закрутками из русской махорки, низкосортного табака, который выучились курить за неимением лучшего. Я предложил им выкурить ароматические турецкие сигареты, которые ещё были доступны нам, флотским офицерам. Это предложение значительно улучшило отношения между пехотой и ВМС, а также воздух в купе. Пока поезд двигался на восток, мы говорили о войне в целом и русской кампании в частности. Фронтовики были единодушны в убеждении, что им удастся сдержать неослабевавшее советское наступление на широком фронте.

– Мы отдадим им несколько квадратных метров на том или ином участке, но это будут тактические уступки, – сказал один офицер.

Другой, опытный вояка-пехотинец, заметил:

– У Советов нет нашей промышленной мощи. У них нет средств продолжать свои атаки или помешать нашему контрнаступлению.

– Их топорная техника не устоит против нашего нового оружия, – поддержал разговор третий собеседник. – Пусть только придёт лето.

Я поговорил ещё с несколькими фронтовиками, и они высказали общее убеждение, что к весне новое оружие и стратегия радикально изменят несколько затруднительное положение наших войск на различных фронтах. Когда поезд подъехал к Данцигу, я пожелал им удачи в битвах на русском фронте.

В Данциге трамвай доставил меня к пирсу, где в течение нескольких лет стояли на приколе большие океанские лайнеры с линии Гамбург-Америка. Я нашёл пароход, в котором разместилось среди обветшавшей роскоши командование Двадцать третьей флотилии подводных лодок. Поселился в старой каюте, отделанной плюшем и вельветом. Хотя в ней пахло нафталином и сигарами, корабль мне сразу понравился.

Я обнаружил старшего офицера, капитана Лейта, который курировал группу будущих командиров, в баре, беседовавшим с молодыми офицерами. Лейт, бывший командир подлодки, на счету которой числились потопленные суда противника общим тоннажем более 230 тысяч тонн, по-дружески поздоровался со мной и представил своим собеседникам. Я узнал, что только двое из нас, будущих командиров, пришли с подводного флота, другие же не принимали участия ни в одном боевом походе, что отличалось от обычной практики прежних лет. Их направили с эсминцев, тральщиков, крупных боевых кораблей и штаба, чтобы пополнить численность командного состава подлодок. Новичкам предоставлялся год на усвоение уроков, которые были преподаны мне в течение трёх лет боевой службы. В них отсутствовало главное из того, что можно было приобрести только в боевой обстановке: мгновенная реакция, предвосхищение очередного хода противника, знание того, когда нужно уходить под воду и когда оставаться на поверхности и атаковать, как управлять лодкой под бомбардировкой глубинными бомбами и кассетными боезарядами, как действовать в тысяче случаев чрезвычайной ситуации. У этих новичков, которым уже через несколько недель будут доверены лодки, почти не было шансов выжить, и у команд их подлодок тоже.

На заре следующего дня начались наши учебные стрельбы. Для их проведения в море вышли семь подлодок и отряд надводных судов. Наши торпеды приводились в движение сжатым воздухом, который оставлял отчётливо видимый след. Это помогало при оценке результатов стрельбы днём. Кроме того, торпеды были оснащены светящимися учебными боеголовками для оценки стрельбы ночью. Преподаватели составили для нас обширный изнуряющий график ужасно сложных занятий, который требовал быстрых и логичных решений и действий в чрезвычайной обстановке. Изнурительный режим учёбы поддерживался шесть дней в неделю в течение месяца, оставляя очень мало времени на сон и отдых. По окончании трудной учёбы мы собрались в офицерской столовой, одетые в морскую форму, при белых рубашках и чёрных галстуках, чтобы услышать оценки своего ратного труда. Я узнал, что заслужил высшую оценку. За это хотелось одного вознаграждения – получить под своё командование новую чудо-лодку.

Двумя вечерами позже я получил приказ, увенчавший мою карьеру моряка. Мы собрались на прощальную вечеринку в дымном баре лайнера. После того как старший офицер покончил с объявлением благодарностей и пожеланиями, он взялся разбирать связку телетайпных лент из штаба.