Крупская - Леонид Млечин Страница 66

Луиза Брайант, жена летописца революционных дней американского журналиста Джона Рида, сама написала книгу «Шесть красных месяцев в России». Она запечатлела облик Крупской: «…черное платье, бледное лицо и белые без колец руки».

Английский корреспондент, побывавший у Надежды Константиновны в Наркомате просвещения, озаглавил газетную заметку — «Первая леди». Владимир Ильич заметил, что правильнее было бы иное название, а именно: «Первая оборванка».

Он, конечно же, шутил. Однако пренебрежение его жены собственным гардеробом было притчей во языцех. Крупская вообще не придавала своей внешности никакого значения. Можно было бы сказать, что она махнула на себя рукой. Но она, скорее, действительно была равнодушна к материальному миру, что вполне соответствовало взглядам образованной публики в начале XX века.

«Надежда Константиновна, — вспоминала Мария Ильинична, — никак не решалась, например, надеть платье, которое ей преподнесли сослуживицы, считавшие, что она одевается недостаточно хорошо. Кажется, только один раз решилась она обновить его, и то на какой-то вечер на заводе, где можно было не снимать шубу, а потом отдала его в числе других вещей во время сбора их в период Гражданской войны».

Надежда Константиновна стеснялась и не привыкла тратить время на заботы о себе.

— Купи Наде валенки, — говорил Ленин своей практичной сестре, — у нее зябнут ноги.

Поскольку купить что-либо стало невозможно, валенки давали по ордерам. Иначе говоря, правом приобрести что-либо наделялись те, кто имел право получить ордер, то есть полезные новой власти люди.

Сестре Ленина ордер выдавали: «Достанешь. Проходит день — валенок нет. Что такое? Где же они? Начинаешь поиски, и, наконец, выясняется, что Надежда Константиновна отдала их кому-то, кто, по ее мнению, больше в них нуждается».

— Надо достать другие, — резюмировал Ленин.

Но хозяйственную Марию Ильиничну это не устраивало:

— Володя, скажи Наде, чтобы она не отдавала валенки, а то и с другими та же история будет, ведь неудобно же так часто ордера брать.

«Однако надо быть всё время начеку, — вспоминала Мария Ульянова. — Вдруг исчезает белье Владимира Ильича. Что за история? Что же он носить будет?»

Мария Ильинична сразу заподозрила Надежду Константиновну:

— Надя, ты не брала ли из шкафа Володино белье?

— Да, знаешь, пришел ко мне один парень. Ничего у него нет. Вот я и дала Володины штаны и рубаху.

— Да ты бы ему денег дала.

— Что же он на деньги теперь достанет? — резонно возразила Крупская.

Самому Ленину вещи купили буквально через день после Октябрьской революции, 27 октября 1917 года, — зимнее пальто с каракулевым воротником, шапку-ушанку, теплые перчатки и шерстяную вязаную кофту. Успели. После победы большевиков магазины опустели. Большим начальникам всё везли из-за границы.

«Иногда какую-либо часть своего костюма, привыкнув к ней, Надежда Константиновна носила так долго, что та приобретала совершенно прозрачный и потому малоприятный вид… — вспоминала Мария Ульянова. — Надежда Константиновна могла быть недовольна на такое узурпирование ее права носить то, что ей хотелось. Для улаживания дела приходилось прибегать к помощи Владимира Ильича».

Вытащив и продемонстрировав ему какую-нибудь часть костюма Надежды Константиновны, пришедшую в полную негодность, и выслушав мнение Ильича, что действительно ее давно пора изъять из употребления, Мария Ульянова обращалась к нему с просьбой поддержать ее в случае недовольства Надежды Константиновны самоуправством золовки. Ильич весело соглашался.

— Где моя юбка (или кофта)? — Надежда Константиновна с недовольным видом обращалась к Марии Ильиничне. — Ты опять ее спрятала?

— Она отправлена в музей древностей, — отвечала Мария Ульянова.

Надежда Константиновна, видя, что Владимир Ильич весело хохочет и выражает полное одобрение образу действия младшей сестры, сдавалась.

Щедрость и готовность помочь всегда были свойственны Крупской.

«У меня износилась обувь, — вспоминала Раиса Викторовна Григорьева, работавшая под ее началом в библиотечном коллекторе Наркомата просвещения, — а достать что-либо тогда было очень трудно».

В один из дождливых осенних дней Крупская прислала за ней сторожа (библиотечный коллектор располагался в другом помещении). Завела в свой кабинет, закрыла дверь. И вытащила из своего портфеля пару новых ботинок:

— Это у меня лишняя пара, садитесь, меряйте.

Раиса Григорьева заплакала, потрясенная и ее вниманием, и самим подарком, и той деликатностью, с каким он был предложен…

Сотрудник Наркомата просвещения Петр Васильевич Руднев, ведавший школами крестьянской молодежи в Главном управлении социального воспитания и политехнического образования (Главсоцвос), тоже вспоминал, как внимательна была Крупская к окружающим ее людям: «Собралась первая Всероссийская конференция школьного комсомола. Именно в эти дни у моей жены Шуры предстояли роды. Мы заранее знали, что неизбежна операция. О благополучном исходе я узнал во время прений по моему докладу. Узнав о случившемся и поздравив с рождением дочери, Крупская попросила изменить порядок заседания. Дать ей слово, а затем уже вернуться к продолжению прений по моему докладу. А мне она велела немедленно на ее машине ехать в больницу…»

Инессы Арманд Ленин лишился, когда отправил ее отдыхать.

В августе 1920 года Ленин писал ей:

«Дорогой друг!

Грустно очень было узнать, что Вы переустали и недовольны работой и окружающими (или коллегами по работе). Не могу ли я помочь Вам, устроив в санатории?

Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? К Серго на Кавказ? Серго устроит отдых, солнце. Он там власть. Подумайте об этом.

Крепко, крепко жму руку».

Спасая Инессу от женских дрязг в коридорах ЦК и желая сделать ей приятное, Ленин уговорил ее отдохнуть в Кисловодске. Инесса поехала с сыном. Ее отдыхом вождь мирового пролетариата занимался сам, уже убедившись, что созданный им же советский аппарат провалит любое дело. Поездка оказалась роковой.

Восемнадцатого августа Ленин связался по телеграфу с председателем Северо-Кавказского ревкома Серго Орджоникидзе: «т. Серго! Инесса Арманд выезжает сегодня. Прошу Вас не забыть Вашего обещания. Надо, чтобы Вы протелеграфировали в Кисловодск, дали распоряжение устроить ее и ее сына как следует и проследить исполнение. Без проверки исполнения ни черта не сделают».

Поездка не заладилась с самого начала. Отдых не получался. Инесса Арманд грустила. 1 сентября 1920 года записала в дневнике: «Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное — почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к Владимиру Ильичу. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, всю свою страсть Владимиру Ильичу и делу работы, в нем истощились все источники работы, которыми оно раньше было так богато…