Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова Страница 66

Привёз карлицу любезный Пётр Михайлович Бестужев, и Анна на радостях расцеловалась со своим старым возлюбленным.

Пётр Михайлович привёз ей и то, о чём она страстно мечтала, — шестёрку прекрасных вороных коней. Анна давно хотела восстановить великолепную конюшню Кетлеров, когда-то славившуюся своими породистыми лошадями. Но теперь на конюшне в каменных богатых стойлах изнывали от скуки лишь несколько одров.

День был для Анны счастливым. Она выбежала на широкий двор замка Кетлеров, самолично осматривала великолепную упряжку, думала, как будет запряжена эта шестёрка цугом и у неё появится свой величественный выезд, на зависть всем митавским бюргерам, не очень-то привечавшим бедную, хоть и знатную свою герцогиню.

При шестёрке оказался и сопровождавший её молодой форейтор. Бестужев представил его как дворянина, которого привёз наблюдать за конюшней. Он рекомендовал его как страстного любителя коней, отменно наблюдавшего за действиями конюхов и выездных погонял, и Анна внимательно поглядела на нового в её штате человека.

Высокий, рослый, статный, со свежим бело-розовым лицом, с немного длинным острым носом, но с ухоженными руками, одетый по последней парижской моде курляндец Бирон, как впоследствии стали называть его, произвёл на Анну неизгладимое впечатление.

Ничто ещё не трогало так её сердце после той встречи в заснеженном лесу, где до сих пор виделась ей рослая фигура Артемия. Статью, роскошью фигуры Эрни Бирон немного напомнил ей Артемия Волынского, и два эти образа как бы слились в один.

Бирон был немного образован, немного учился в университете, хорошо болтал по-немецки и французски, а недолгое пребывание при русском дворе, где, однако, не нашёл поддержки и карьеры, приучили его и к русскому.

В этот же первый день Анна расспрашивала молодого человека о статях и повадках лошадей, заглядывала в зубы кореннику и пристяжным, поглаживала их лоснящиеся крупы и ахала. Давно не было у неё такого выезда, давно мечтала она пронестись по здешним полям и лесам на таком вот сильном и упругом рысаке — Анна с детства любила лошадей, способна была скакать много и долго и всегда наслаждалась быстрой ездой, когда ветер бил в лицо, а сзади долетали до платья и ударяли в спину мелкие камешки и земля от копыт лошади.

Довольная подарками, она устроила царский обед Бестужеву, пригласила к столу и молодого форейтора.

Пётр Михайлович безмерно удивился, что такого незначительного человека герцогиня пригласила к обеду, но Анна так оживлённо расспрашивала Бирона о лошадях, а он увлёкся и много рассказывал о том, какие это умные и прекрасные животные и как однажды лошадь едва не спасла ему жизнь, что Бестужев только молча проглотил досаду.

Анна усадила рядом с собой и Бенингну. Ах, как замечательно смотрелась она рядом с этой уродиной! Смуглая, с чёрной копной зачёсанных по последней моде волос, с небольшими, но сверкавшими карими глазами, в богатом парадном платье, позволявшем видеть её высокую упругую грудь, она и сама себе сегодня казалась красавицей. Бенингну портили бородавки, скошенное уродливое плечо, да и платье её, по бедности двора, не отличалось блеском и модой. Анна чувствовала себя молодой и обаятельной, и ей очень хотелось произвести впечатление на сильного и крепкого мужчину лишь тремя годами старше её, любезного и непринуждённого. Давно ей не приходилось выслушивать комплименты такого рода. Пётр Михайлович хоть и был знатный сердцеед, но любезности его отдавали стариной и убогостью. Только и знал: «Герцогинюшка, милая...»

Возле стола вертелась и девочка-карлица. Она хорошо понимала своё значение, отпускала глупые, нелепые шутки, и Анна смеялась в этот вечер, как давно уже не делала этого.

— Буженинки, матушка, — морща крохотное личико, умильно выпрашивала карлица.

И Анна кидала ей со стола толстые куски свинины так, как кидают кость собаке. Карлица запихивала их в рот, тут же проглатывала и опять умильно взглядывала на герцогиню.

Словом, вечер удался на славу, и только Пётр Михайлович был озабочен: не понравилось ему, что его протеже стал вытеснять его самого из беседы. Вытеснил Бирон Бестужева не только из беседы, но и из сердца Анны, хотя произошло это не в один вечер...

— Матушка-герцогинюшка, — ласково обратился Бестужев к Анне, — пора бы и доложить тебе о делах...

— Ой, Пётр Михайлович, — томно ответила Анна, — всё ты о делах да о делах. В кои-то веки такой праздник случился, а ты всё хочешь испортить. Давайте лучше в карты поиграем...

За картами выпало Анне играть в паре с Бенингной. Глупая и торопливая Бенингна всё время прокидывалась картами, из-за неё Анне, великой мастерице в карточной игре, пришлось много проиграть. Но она не злилась, ей было приятно, что её золото падало в карман Бирону, и она с удовольствием и смехом проигрывала.

— Не везёт в картах, — смеясь, говорила она, — в любви везёт.

Бестужев с изумлением поглядывал на Анну. Пожалуй, их любовь, любовь старого вдовца и молодой вдовицы, была пресновата, похожа на супружескую, надоевшую, и он серьёзно забеспокоился. «Надо этого курляндчика задвинуть подалее, — думал он, глядя на необычно весёлую Анну, — а то, чего доброго, ототрёт меня от милостей герцогини, а главное, от распоряжения её хозяйством». А уж тут Пётр Михайлович имел свои виды — и немало попадало к нему в карман от выдаваемых Анне батюшкой-дядюшкой сумм и собираемых с бедного курляндского шляхетства податей.

Однако «задвинуть» курляндца ему не удалось. В конце вечера Анна провозгласила, что завтра же надо испробовать новых лошадей, и назначила Бирона сопровождать её на прогулке по окрестностям. И в опочивальню не пустила Бестужева, отговорившись усталостью...

И ничего ещё не произошло — просто скакала Анна вместе с Бироном по полям и лесам, играла с ним на бильярде, ходила в конюшни, где Бирон устроил подобие тира и где Анна упражнялась в стрельбе, и ни слова нежного ещё не было сказано, и любезности Бирона оставались лишь чисто светской условностью, — а уж Бестужев забеспокоился всерьёз.

И пошли от него письма — к царице Прасковье, строго наблюдавшей за нравственностью своих дочерей, Екатерине, а то и к самому Петру — с намёками и недомолвками, но чтоб было понятно: завелась у герцогини Курляндской связь с непотребным конюхом и вошёл он у неё в силу и значение...

И посыпались цидулки от Прасковьи, упрекавшей дочь в посрамлении чести царского рода, и её угрозы проклясть, и намекавшие на что-то грамотки от Екатерины, не умевшей писать и пользовавшейся услугами кабинет-секретаря Макарова. Только Пётр не принял в расчёт намёков Бестужева: дескать, вдовица молодая, вот приищет он ей хорошего жениха, выдаст замуж, и вся болтовня кончится. Зачастили в Митаву и послы от Прасковьи — то родственница бедная, то дядя Василий Салтыков, брат матери, то ещё какой-нибудь соглядатай.

Анна отнекивалась, писала матери, что обошли её, наговаривают на её бедную и несчастную дочь, умоляла не проклинать, поскольку нет ничего такого, в чём её обвиняют.

Дядя Василий Салтыков повёл себя в Митаве грозно, будто и в самом деле приехал с ревизией, кричал на Анну, дай волю, отхлестал бы по щекам. Да и у него случилась конфузил: разбранившись, избил свою жену и полумёртвую бросил здесь, в Митаве. Оттого-то и взяла Анна сторону его жены, за что снова получила много выговоров да упрёков. А Пётр обвинил во всём Бестужева: сидит же там резидент, непорядок, что непотребные людишки при дворе герцогини Курляндской появляются, и пригрозил с него, Бестужева, строго спросить.