Салтыков - Сергей Мосияш Страница 66

В начале нового, 1760 года пришло к фельдмаршалу Салтыкову из столицы приказание: «Явиться на малое время в Петербург для доклада, сдав на время командование графу Фермору».

Вызвав к себе графа на квартиру, Салтыков сказал ему:

— Вилим Вилимович, пожалуйста, по случаю моего отъезда в Петербург принимайте главную команду.

— Надолго ли, Петр Семенович?

— Кто его знает. Вызывают вроде не надолго, а там как получится.

— Ивана-сына с собой возьмете?

— С какой стати? Служить надо, не шляться за отцовой спиной. Ежели заметите в его полку какой непорядок, спрашивайте строго, на меня не оглядываясь.

— Хорошо, Петр Семенович. Но пока он исправен, у меня к нему претензий нет.

Однако в самый канун отъезда фельдмаршала в ставке появился генерал-поручик Глебов.

— Ваше сиятельство, я прибыл для производства сравнительной экспертизы новой артиллерии со старой.

— Пожалуйста, сравнивайте, генерал.

— Но вы должны при сем присутствовать.

— Я? Зачем?

— И вы и весь ваш генералитет и даже рядовые артиллеристы от каждой батареи по нескольку человек.

— Не иначе Шувалов затеял все это? — догадался Салтыков.

— Да. Это по инициативе генерал-фельдцехмейстера графа Петра Ивановича Шувалова.

— Но ведь это всем известно, что его единороги прекрасные орудия.

— Это все разговоры, ваше сиятельство, а необходимы письменные свидетельства, записанные в журнал испытаний и подписанные всеми присутствующими, то есть вами, офицерами и рядовыми.

— Странно, — пожал плечами фельдмаршал, — Один приказывает явиться, другой задерживает.

И Салтыков задержался на весь январь, а сравнительные испытания состоялись в последние три дня января.

Если артиллерист генерал Глебов, видимо представляя интересы изобретателя Шувалова, хотел превознести единороги и отставить старые мортиры от употребления, то при написании заключения в журнал испытаний неожиданно встретил сопротивление с той стороны, откуда не ожидал.

Дружно запротестовали рядовые пушкари:

— Да вы что, ваше превосходительство, мы не согласные.

— Как так не согласные? — возмутился генерал Глебов.

— За что их исключать из парка?

— Но они же устарели, вы сами видели: и рассеивание больше и скорострельность в два раза ниже. Видели?

— Видели.

— Так о чем же спор?

— Оне с нами и Пальциг и Кунерсдорф прошли. Как же их списывать? Нет, мы не согласные.

Ах, как хотелось генерал-поручику указать рядовым их место. Но за них неожиданно вступился фельдмаршал:

— Сергей Иванович, вы сами ратовали за равенство всех членов, будь то фельдмаршал или рядовой. А они из них стреляют и лучше нас с вами знают, на что сии орудия годны. Давайте уж будем до конца справедливы и запишем так, как они хотят.

— Ладно, — неохотно согласился Глебов.

— Говори, Ермолай, — сказал Салтыков пушкарю.

— То, что единороги хороши, кто ж спорит? Но мы считаем, что полезно содержать в батареях как прежние пушки, так и новоизобретенные, — сказал пушкарь Ермолай. — За что ж заслуженные обижать. Грех.

Так под давлением именно рядовых, поддержанных авторитетом фельдмаршала, выводы комиссии даже начинались их словами: «Хотя новоизобретенная артиллерия пред старою натурально преимущества имела… но опыт минувших кампаний доказал, что как одна, так и другая артиллерия в своем роде нужна и полезна и впредь с успехом употребляема быть может…»

Хоть подпись Ермолая и стояла в самом конце длинного списка, начинавшегося с фельдмаршальской фамилии, но концовка выводов комиссии была почти дословно записана с его слов: «…нижеподписавшиеся за полезное находят содержать при армии как прежние пушки и мортиры, так и новоизобретенные орудия».

Глебов возвращался в Петербург вместе с Салтыковым, везя в бауле журнал свидетельства артиллерии с точным дотошным описанием всех стрельб и с выводами едва ли не сточленной комиссии. На одном из ночлегов, укладываясь спать с фельдмаршалом в одной избе, Глебов вдруг попенял ему:

— И что вы за них вступились, Петр Семенович?

— За кого? — не понял Салтыков.

— Ну за пушкарей ваших, рядовых?

— Ах, Сергей Иванович, для солдата ружье, а тем более пушка — предмет почти одушевленный. Думаете, случайно они поют: «Наши жены — пушки заряжены»? Нет, друг мой, от искренней любви к сим предметам. Мне многие офицеры сказывали, что наш солдат, в бою умирая, прощается с ружьем, целуя его. Да, да. Вот и этот Ермолай, как же он согласится списать пушку, которая в бою, может, ему жизнь спасла. Сие он сочтет предательством. Так что не надо на них серчать, Сергей Иванович, их понимать надо.

Постаревшая жена Салтыкова Прасковья Юрьевна встретила мужа радушно:

— Что? Отвоевался наконец, Аника-воин?

— Кабы так, Парашенька. Вызвали для отчету.

— А что ж Ваню-то не привез?

— Совестно, мать, за собой сына таскать, чай, не кадет уж, полковник. На нем уж полк гренадерский, как его оставлять?

— Сам-то вон армию оставил, — ворчала жена за обедом. — А ребенку, вишь, нельзя.

— Нельзя, Парашенька, нельзя. Меня государыня востребовала. А армию Фермору велели передать.

— Но вот прошлый раз же присылал Ивана курьером. Можно было?

— Тогда он в адъютантах обретался, а ныне командир полка. Разница?

— Не назначал бы на полк.

— Как можно, как можно, мать? Командир полка пал в бою, солдата не поставишь, а тут Иван под рукой.