Тетради дона Ригоберто - Марио Варгас Льоса Страница 66

Покрытый испариной, еще не перейдя тонкую грань, что отделяет сон от яви, дон Ригоберто следил, как Росаура, в мужском костюме и при галстуке, выполняет его инструкции: подходит к барной стойке и наклоняется к обнаженному плечу привлекательной мулатки, которая строила ей глазки с того самого момента, как они тут появились.

Дон Ригоберто окончательно проснулся, но мулатка и Лукреция—Росаура все еще были здесь, в окружении веселых завсегдатаев сомнительного заведения, среди размалеванных женщин в платьях немыслимых цветов и их толстощеких клиентов с тонкими усиками и затуманенными марихуаной глазами, готовых в любой момент выхватить стволы и перестрелять друг друга по самому ничтожному поводу. «Этот экскурс в ночную жизнь Мехико нам с Росаурой запросто может стоить жизни», — подумал дон Ригоберто, ощутив сладкий холодок в груди. Перед глазами у него замелькали заголовки «желтой» прессы: «Двойное убийство: бизнесмен и его жена-трансвеститка найдены мертвыми в мексиканском притоне», «Мулатка была приманкой», «Расплата за грехи», «Таинственная гибель пары из высшего лимского общества в трущобах Мехико», «Запретный плод: их погубил разврат». Дон Ригоберто презрительно фыркнул: «Воображаю, какой шурум-бурум поднялся бы в нашем муравейнике, если бы нас и вправду убили».

Однако пора было возвращаться в притон, где мнимая Росаура все еще танцевала с мулаткой. Партнерши, позабыв стыд, целовались у всех на глазах. Постойте-ка: с каких это пор у проституток принято целовать клиентов в губы? Впрочем, разве в мире существует препятствие, непреодолимое для Лукреции—Росауры? Интересно, как она убедила мулатку раскрыть свои пухлые губы и впустить ее змеиный язычок? Предложила денег? Или просто соблазнила? Впрочем, это не имело значения, ничего не имело значения, кроме того, что влажный, сладкий и нежный язычок этой роскошной женщины проник в рот мулатки, что слюна — должно быть, пахучая и густая — мешалась со слюной незнакомки.

И тут дон Ригоберто спросил себя: а почему, собственно, Росаура? Ведь это женское имя. Чтобы образ получился законченным, мужской наряд стоило дополнить соответствующим именем, например, Карлос, Хуан, Педро или Никанор. Так почему Росаура? Дон Ригоберто поднялся в постели, набросил халат, машинально сунул ноги в тапочки и направился в кабинет. И без всяких часов было ясно, что тьма вот-вот начнет рассеиваться, скоро над морем начнет разгораться заря. Быть может, так звали какую-нибудь знакомую? Дон Ригоберто покопался в памяти: никаких Росаур. Значит, существовала Росаура вымышленная, сошедшая с холста, акварели, гравюры или страниц какого-нибудь романа, чтобы на одну ночь слиться с Лукрецией. Так или иначе, это имя подошло Лукреции, словно костюм, купленный в Розовой Зоне, когда он в шутку поинтересовался, не согласится ли жена исполнить его каприз, а она — «Как всегда, как всегда» — согласилась. Теперь Росаура стала такой же реальной, как эта парочка, — мулатка и Лукреция были почти одного роста — которая только что закончила танцевать и вернулась за столик. Дон Ригоберто вскочил, чтобы поприветствовать их, и церемонно протянул руку мулатке:

— Привет, привет, очень приятно, присаживайся.

— Умираю от жажды, — заявила мулатка, обмахиваясь руками, как веером. — Давайте что-нибудь закажем.

— Все, что захочешь, зайка, — сказала Росаура—Лукреция, одной рукой лаская ее подбородок, другой подзывая официанта. — Заказывай.

— Бутылку шампанского, — с торжествующей улыбкой распорядилась мулатка. — А тебя правда зовут Ригоберто? Или это псевдоним?

— Меня и вправду так зовут. Довольно редкое имя, не так ли?

— Редчайшее, — согласилась мулатка, подняв на него горящие, словно угольки, глаза. — По крайней мере, оригинальное. Ты и сам, как я погляжу, большой оригинал. Я в жизни не видала такого носа и ушей, как у тебя. Мамочка моя, какие же они громадные! Можно, я их потрогаю? Ты не против?

Слова мулатки — высокой, гибкой, с лебединой шеей, широкими плечами и бронзовой кожей, одетой в канареечно-желтое платье с глубоким вырезом — застали дона Ригоберто врасплох: он не знал, уместно ли отшутиться в ответ на вполне серьезную просьбу. Лукреция—Росаура поспешила на помощь мужу:

— Пока нет, зайка, — сказала она, потрепав мулатке ушко. — Вот останемся наедине, в интимной обстановке, и ты сможешь потрогать все, что захочешь.

— Мы что, останемся наедине втроем? — рассмеялась мулатка, удивленно распахнув глаза, обрамленные густыми шелковистыми ресницами. — Вот спасибо. И что я буду делать одна с вами обоими, красавчики? Я не люблю нечетных чисел. Так что прощения просим. Если хотите, могу позвать подругу, чтобы у нас вышли две парочки. А одна с двумя — ни за что.

Но стоило официанту принести невыносимо сладкую шипучку с нотками камфары и скипидара, которую он именовал шампанским, мулатка (она назвалась Эстрельей) пересмотрела отношение к перспективе провести остаток ночи в компании странной парочки, она шутила, хихикала, расточала любезности Ригоберто и Лукреции—Росауре. Время от времени девица возвращалась к рефрену: «Полюбуйтесь на уши и нос этого кабальеро», — и бросала на них загадочные, полные лукавства взоры.

— Человек с такими ушами должен слышать больше, чем обычные люди, — говорила мулатка. — А с таким носом можно чувствовать запахи, о которых другие и не догадываются.

«Очень может быть», — подумал дон Ригоберто. А разве нет? Разве благодаря непомерным размерам двух этих органов он не обладал способностью различать больше звуков и запахов, чем остальные? Дону Ригоберто не нравился комический оборот, который принимала история: желание, едва возникнув, пропало и упорно отказывалось возвращаться, поскольку из-за шуточек Эстрельи его мысли переключились с мулатки и Лукреции—Росауры на доставшиеся ему от рождения гигантские органы слуха и обоняния. Он попытался перемотать пленку, пропустив переговоры об условиях, на которых увлекшаяся так называемым шампанским Эстрелья согласилась покинуть кабачок вместе с ними — решающим аргументом стала пятидесятидолларовая купюра, — тряское такси, регистрацию в занюханном отеле — «Сьелито линдо», [130]гласило неоновое название, выведенное синим и красным, — и торговлю с косым администратором, который наотрез отказывался пускать троицу в номер на двоих. Попытки успокоить паникера, уверенного, что полиция непременно устроит в квартале облаву и, обнаружив в спальне трио, разнесет весь отель по кирпичикам, обошлись дону Ригоберто еще в пятьдесят долларов.

Косой администратор вручил им ключ и убрался восвояси. В номере, освещенном единственной хилой лампочкой, при виде двуспальной кровати с синим покрывалом, умывальника, таза с водой, несвежего полотенца, треснувшего унитаза и рулона туалетной бумаги, дон Ригоберто вспомнил: ну конечно! Росаура! Эстрелья! Он радостно хлопнул себя по лбу. Разумеется! Имена взялись из пьесы Кальдерона де ла Барки «Жизнь есть сон», которую он помнит по мадридской постановке. Душа дона Ригоберто наполнилась тихой благодарностью своей памяти, в глубинах которой, словно чистый подземный поток, таился неисчерпаемый источник образов, призраков, неожиданных совпадений, которые помогали его видениям обрести кровь и плоть, защищали его от одиночества, от тоски по Лукреции.