Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Вильсон Страница 65

Возможно, то, что Дассель признал во фрау Чайковской Анастасию, и заставило некоторых увидеть эту проблему в ином свете. Но только признание, сделанное Татьяной и Глебом Боткиными, детьми доктора Евгения Боткина, смогло оживить интерес к претензиям фрау Чайковской и остановило рост отрицательного отношения к этому в обществе. Летом 1926 года Зинаида Толстая подошла к Татьяне Боткиной и признала себя виноватой в том, что не признала претендентку. «Я не знаю, я не знаю! – со слезами в голосе говорила она. – Это ужасно. Я не знаю, что думать. В какой-то миг у меня нет ни капли сомнений, а потом меня снова начинают терзать самые разные сомнения. Я не могу что-либо решить». {45} Татьяна, конечно же, слышала о Чайковской. Ее дядя Сергей Боткин занимался сбором доказательств и координацией усилий в организации помощи фрау Чайковской, и ей было известно обо всех спорах и сомнениях. Однако она не относилась к этому делу серьезно, будучи убеждена, что Анастасия погибла вместе со своей семьей и отцом Татьяны в Екатеринбурге. Однако Толстую действительно мучили сомнения, и Татьяна Боткина из чувства долга сочла, что ради памяти семьи Романовых она должна встретиться и создать собственное мнение.

Татьяна навестила фрау Чайковскую в Оберсдорфе в августе 1926 года. Однако перед этим барону Василию Остен-Сакену пришлось убеждать Чайковскую принять эту визитершу. При этом, несмотря на многократные просьбы, он отказался сообщить претендентке имя визитерши, но сказал, если она только попробует угадать, он тогда назовет ей имя последней. Фрау Чайковская отказалась от этих условий, и в конце концов Остен-Сакену пришлось доверительно сообщить ей, что отец этой молодой женщины был особо доверенным слугой Николая II. {46} Увидев первый раз претендентку с большого расстояния, Татьяна Боткина отметила «сходство в манерах и жестах со старшими великими княжнами Ольгой Николаевной и Татьяной Николаевной», но не нашла в чертах претендентки ничего такого, что сильно напоминало бы Анастасию. {47}

Согласно тому, что утверждал Остен-Сакен, фрау Чайковская выглядела оживленной и говорила, что она узнала лицо своей гостьи, но не может вспомнить, как ее зовут. Ее послал Сергей Боткин? По всем признакам это был вполне невинный вопрос, даже Татьяна сочла его не стоящим внимания, раз она написала: «Поскольку барон выступал в ипостаси заместителя моего дяди, и поскольку я приехала в его обществе, было естественно предположить, что она усмотрит в этом определенную связь». {48} Однако Остен-Сакен был уверен, что фрау Чайковская делала весьма прозрачный намек: «Вы обещали мне назвать ее имя, если я угадаю, и я не зря упомянула фамилию «Боткин», – сказала она ему. – Итак, кто она такая?». Такому напору барон противостоять не смог, он дрогнул и признался, что навестить ее приехала Татьяна, дочь доктора Боткина. {49}

«Когда я впервые увидела ее лицо с близкого расстояния, и в особенности ее глаза, такие голубые и наполненные светом, я тут же узнала великую княжну Анастасию Николаевну, – писала позднее Татьяна. – Теперь она стала гораздо тоньше и значительно старше и в силу этого обстоятельства выглядела изменившейся; контуры рта изменились и заметно огрубели, и в силу того, что она сильно похудела, ее нос стал больше выдаваться вперед, чем ранее». Продолжая свое изучение, Татьяна отметила: «Я стала замечать все большее и большее сходство». Ее поразили «рост, внешний вид и цвет волос», которые напомнили ей об Анастасии, точно так же как «плутовское» выражение лица, которое возникало, когда она смеялась. Но самое главное, писала Боткина, «ее незабываемые серо-голубые глаза смотрели на мир точно с тем же интересом, какой светился в них, когда она была ребенком». {50}

Во второй половине того дня, уже после чая, фрау Чайковская показывала своим гостям несколько снимков, сделанных в Лугано, и в это время Татьяна сказала: «У меня тоже есть фотографии» и достала сувенирный альбом с фотографиями госпиталя в Царском Селе. Бросив на альбом быстрый взгляд, претендентка захлопнула его и крикнула: «Это я должна смотреть одна!» С этими словами она выбежала из комнаты, сопровождаемая встревоженной Татьяной. А после этого случилось действительно нечто странное: Остен-Сакен уже назвал претендентке имя посетившей ее дамы, тем не менее, когда Татьяна осторожно спросила: «Вы знаете меня?», фрау Чайковская стала утверждать, что, хотя лицо посетительницы ей знакомо, ей требуются отдых и время, чтобы она могла вспомнить имя. Позднее Татьяна, которая не знала, что претендентке все это уже известно, помогала последней приготовиться ко сну, сказав при этом: «Я помогу вам раздеться, как это делал мой папа, когда вы болели».

«Да, корью» – произнесла в ответ фрау Чайковская. Это было все, в чем нуждалась Татьяна для подтверждения своего мнения, поскольку доктор Боткин действительно лечил Анастасию, когда та во время революции заболела корью. «Об этом факте, – настаивала Татьяна, – никогда не сообщалось в печати, и, если не считать моего отца, знала о нем только я одна». {51} Татьяна могла верить, что так оно и было, однако она ошибалась. У претендентки уже было несколько книжек, включая немецкое издание мемуаров Жильяра, в которых содержались сведения о том, как незадолго до революции Боткин по вечерам ухаживал за великими княжнами; фрау Чайковская даже беседовала на эту тему с Ратлеф-Кальман за год до того, как она встретилась с Татьяной Боткиной. {52}

«Это – великая княжна Анастасия Николаевна, – так сказала Татьяна барону Остен-Сакену, – я узнала ее. Это – та самая особа, которую я знала когда-то, только у нее изменилась нижняя часть лица и очертания рта». {53}

После этой встречи Татьяна поспешно отправила телеграмму великой княгине Ольге Александровне в Копенгаген, в ней она объясняла мотивы своего решения и умоляла великую княгиню пересмотреть свое решение. Однако Ольга Александровна ответила на это следующими словами: «Мы очень серьезно отнеслись к этому делу, и свидетельством этому являются те визиты, которые были нанесены стариком Волковым, и еще два посещения, сделанные господином Жильяром и его супругой, а также те, что были предприняты мной и моим мужем… Несмотря на наши многократные попытки признать в этой даме Татьяну или Анастасию, мы уехали оттуда совершенно убежденные в противоположном». {54}

Заявление Татьяны о том, что она признала во фрау Чайковской Анастасию, вызвало сильный гнев у множества русских эмигрантов. Те, кто выступал на стороне Ольги Александровны, равно как и другие противники претендентки, отнеслись к сделанному Татьяной признанию как к предательству семьи Романовых и безапелляционно обвинили ее в том, что она позорит их память и память своего отца. Даже ее собственный дядя Петр однажды счел ее признание несостоятельным на том основании, что в ходе этой встречи его племянница «была подвержена галлюцинациям, нередким у беременных женщин». {55} И все же, несмотря на общественный резонанс и направленные против нее инсинуации, Татьяна осталась абсолютно убежденной в том, что Чайковская была Анастасией. И что исключительно редко для этого дела, зачастую полного сомнительными утверждениями и преувеличениями, никто, даже уцелевшие Романовы, ни разу не обвинил Татьяну в двуличии и не позволил себе усомниться в ее очевидной искренности.

Того же, к сожалению, нельзя сказать о брате Татьяны Глебе. По его воспоминаниям, в 1925 или в 1926 году, работая журналистом в Нью-Йорке, он впервые увидел статью о фрау Чайковской. Черты ее лица, сказал он, «живо напомнили мне сочетание черт великих княгинь Татьяны и Анастасии». Но и в этом случае он заметил лишь только то, что «всегда ходило множество слухов» о спасении того или иного члена императорской семьи, и что сам он «никогда не обращал особого внимания на эти слухи, настолько я был уверен, что все члены семьи погибли». {56} Несомненно, что подобное отношение изменилось, после того как Татьяна дважды написала своему брату, уверяя его в том, что фрау Чайковская без всякого сомнения, является Анастасией. {57} В надежде прояснить эту запутанную ситуацию Глеб связался с Жильяром и спросил его мнение по этому поводу; последовавший ответ был истерическим, Жильяр обличал фрау Чайковскую как «жалкое создание» и утверждал, что все это дело было «большевистской пропагандой». {58} В апреле 1926 года расположенный в Нью-Йорке Североамериканский союз газетчиков дал согласие финансировать поездку Глеба в Германию на встречу с претенденткой в обмен на рассказ об этой встрече. {59}