Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева Страница 63

Среда, 17 сентября 1879 года

<…>

Сегодня, в среду, а это благоприятный день, семнадцатое, а число это для меня, пожалуй, счастливое, я начинаю готовиться к ваянию. Съездила, навела справки о мастерских. Вчера к нам в мастерскую приходил Робер-Флёри; исправлять особенно было нечего, он дал мне несколько добрых советов, велел побольше работать над живописной стороной, которая у меня до сих пор отстает, несмотря на успехи в композиции, рисунке, характере, сходстве и т. д. Ну что ж, вместо рисунка при свете газа займусь ваянием. Понимаете, работе с красками ваяние не помешает: пока на улице светло, буду заниматься живописью, а когда стемнеет, переключаться на скульптуру. Договорились? Ну и хорошо!

Гуляла сегодня с Амандой ^[141] (это наша шведка, она из сильных), и она рассказала мне, как ходила в гости к Тони (который был со мной вчера весьма любезен) и обсуждала с ним всех наших учениц; он ей сказал, что Амели никогда не избавится от огрехов в рисунке и композиции и т. д. И впрямь, картины у нее все какие-то безумные: что ни лицо, то флюс, глаза косые и т. д. Про Бреслау он сказал, что успехи ее недостаточны, а Жюлиан добавил, что талант ее не что иное, как прилежание. Анна очень одаренная, но не работает, и в голове у нее ветер. А я одарена в высшей степени, но в то же время трудолюбивая, старательная, серьезная; делаю удивительно быстрые успехи, рисунок у меня прекрасный – словом, море похвал. Значит, это правда, раз уж они об этом говорят с посторонними? Это было четыре месяца назад, а я-то думала, что последние восемь-десять месяцев стала хуже… Словом, меня это ободряет: буду работать лучше и еще больше. <…>

Воскресенье, 19 октября 1879 года

Собрала несколько рисунков и поехала вместе с Амандой к Сен-Марсо ^[142], с которым ни она, ни я не знакомы. Я оделась скромно, но изящно. Мне было страшно, но там была собачка, которая с первого же раза принялась ко мне ласкаться. Сен-Марсо мал ростом, черноволосый, чернобородый, лысый, лицо бледное, тусклое. Ему не больше тридцати двух лет. Я сплела ему историю, я, мол, в Париже проездом, у меня есть брат, он уже два года рисует, год назад начал заниматься живописью, но без особых успехов, вот я и думаю и т. д. Словом, он спросил, привезла ли я рисунки, я принесла их из кареты, и он их очень, очень похвалил; большой рисунок сангиной – «потрясающий». <…>

Говорит, что скульптура – неблагодарное искусство и т. д. и т. д., все, что говорят о скульптуре; когда он приехал в Париж, он пошел к г-ну Жоффруа ^[143], и тот его спросил, есть ли у него средства к существованию. Сен-Марсо ответил: «Более или менее». – «Тогда делайтесь скульптором, но, если вы рассчитывали зарабатывать скульптурой на жизнь, займитесь чем-нибудь другим».

Под конец, поскольку он наговорил мне приятных слов, я призналась ему, что это я. Он очень мил, очень любезен, рассказал, с чего начинать, и обещал, что приедет ко мне и поможет советами. Не знаю, но я довольна.

Хотя мне кажется, он не думает того, что говорит, он притворяется… я так ему и сказала, но он возразил, что это маловероятно: он же не знает меня и понятия не имеет, откуда я взялась.

<…>

Четверг, 30 октября 1879 года

Поехали на трамвае в музей Клюни. Карагеоргиевичи, гг. де Тарант, Тюркан, Джонстон и Берта. И мы все. Ничего безумно веселого, но мы с Бертой обнаружили кое-какие не слишком пристойные вещи, пока эти господа забавлялись нашей невинностью и смеялись, что мы проходим мимо стольких любопытных экспонатов. С точки зрения художественного наслаждения толку никакого из-за милой компании, в которой я оказалась. Схожу еще раз, одна.

Эти люди мне надоели. Ни удовольствия, ни пользы.

Забавная и очаровательная страна эта Франция: мятежи, революции, моды, остроумие, изящество, элегантность – в общем, все, что придает жизни прелесть, непредсказуемость. Но не ищите здесь ни серьезного правительства, ни добродетельного (в античном смысле слова) человека, ни брака по любви… ни даже истинного искусства. Французские художники весьма сильны; но им, за исключением Жерико, да теперь еще Бастьен-Лепажа, недостает божественного вдохновения. И никогда, никогда, никогда Франция не даст миру того, что дала Италия и – в области жанра – Голландия.

Эта страна не знает себе равных в смысле галантных похождений и удовольствий – но что кроме этого? Ну, в конце концов, так оно всегда, а другие страны, при всех их более основательных и похвальных добродетелях, бывают подчас скучны. Короче говоря, я не замужем, потому и жалуюсь на Францию… Гнусная это страна для молодых девушек, правда гнусная. Невозможно вложить больше холодного цинизма в соединение двух людей, чем это делают здесь, сочетая браком мужчину и женщину. Сделка, выгода, спекуляция – вполне достойные слова, когда они употребляются к месту, но применительно к браку они звучат гнусно, тем не менее слова эти чрезвычайно точно передают сущность французского брака. <…>

Пятница, 14 ноября 1879 года

<…> До сих пор я была милосердна к себе подобным, никогда не говорила и не повторяла то дурное, что о них рассказывали; на кого бы при мне ни нападали, всегда становилась на его защиту, с небескорыстной мыслью, что, быть может, кто-нибудь заступится при случае и за меня.

<…>

Конечно, хорошо бы оставаться доброй и впредь, при всем ожесточении, при всех несчастьях. Но раз уж Богу все безразлично и Он не придает этому никакого значения, забавно было бы стать злюкой, негодяйкой, клеветницей, врединой… Впрочем, Бог, надо полагать, это совсем не то, что мы думаем. Может быть, Бог – это сама природа, и всеми происшествиями в жизни распоряжается случай, приводящий порой к удивительным совпадениям и к таким событиям, которые наводят на мысль о Божьем промысле. А что касается наших молитв, религий, бесед с Богом… я на собственном опыте убедилась, что все это бесполезно. <…>

Воскресенье, 14 декабря 1879 года

За мной заехала Берта, и мы в сопровождении Божидара пустились пешком гулять по Латинскому кварталу, по площади Сен-Сюльпис, по улице Муфтар, Невер, Морг, Англе и т. д.; сели в трамвай, прокатились четверть часа, а потом опять пошли пешком. Так мы провели время с трех и до семи. Ничего нет прелестнее старого Парижа, он напоминает мне Рим, и романы Дюма, и «Собор Парижской Богоматери» с Квазимодо, и еще множество всяких древних и восхитительных вещей. Мы купили на углу каштаны, а потом битых двадцать минут торчали возле торговки слойками, истратили девять франков, а после подошли к другой торговке, и я принялась торговаться, а она стала говорить всякие глупости: «Что же вы, мадам, ради семи франков торгуетесь, а сами в шубе за двести франков», а шуба на мне была за две тысячи. Когда заворачивали за угол, мы пропустили Божидара вперед, благо туфли наши ступали совершенно бесшумно, а сами спрятались в подворотне; но он живо нас отыскал, и мы отправились в одну, а потом в другую контору по перевозке мебели и в обеих заказали по повозке, причем давали адрес г-на Ж[озефа] Арно де л'Арьежа ^[144], от Пале-Бурбон на улицу Пантьевр (квартира г-жи Арно). Берта преспокойно диктовала список вещей: два рояля, ванна, двойные зеркальные шкафы, посуда, бильярд и т. д.