Карл Великий - Анна Ветлугина Страница 63

Однажды я вновь заметил слёзы в её глазах и осмелился сказать:

— Ваше Величество! Вы печальны. Могу ли я чем-то помочь? Я готов на всё ради вас...

Она улыбнулась:

— Ты так мил, Афонсо. Но нет, мне не нужна помощь. Это только грусть. Она порой охватывает меня... Знаешь, мне сегодня сказали, что в монастыре умерла Дезидерата...

— Но, Ваше Величество, разве вы дружили с ней?

Хильдегарда энергично замотала головой:

— Дружила? О нет, конечно... Я видела её всего один раз, помнишь, тогда, у ворот Павии. Она сказала, что умрёт, но и я не проживу долго... Она ведь была ещё не очень старая, примерно, как я...

— Ваше Величество! Вам двадцать пять лет! Какая старость?

— Да-да... — рассеянно отозвалась она. — Я стала плохо понимать моего короля. Он строит свой Град из тяжёлых каменных глыб, которые давят на моё сердце... Он передумал выдавать Ротруду за сына императрицы Ирины потому, что это ненадёжно. Её сын может не дожить до императорства, ведь она сама сейчас правит незаконно. Женщина не может править. И я боюсь... — королева понизила голос до шёпота, — он может сам жениться на ней, чтобы объединить христиан Запада и Востока.

— Что вы такое говорите? — я был потрясён. — Он же так любит вас! И ваш брак освящён церковью!

Она тяжело вздохнула:

— Мой король — великий человек. Для своих великих дел он может пожертвовать самым любимым... нет, я, наверное, всё же понимаю его... только больно немного...

На бледной щеке королевы снова показалась слеза. Не в силах видеть страдание, я протянул руку к её руке и... наверное, совершил бы непозволительный проступок, но в этот момент дверь открылась и вошёл Карл — раскрасневшийся и мокрый, явно после купания в горячих источниках.

— Приветствую, тебя, дорогая и тебя, Афонсо. Что это вы читаете?

Хильдегарда протянула ему молитвенник.

— А! Годескальк! Занятно, но, боюсь, Писание изложено здесь несколько вольно. Мы скоро займёмся выверением переводов вплотную. Алкуин и Павел Диакон уже вовсю трудятся на этой ниве. Кстати, Афонсо! Ты можешь устроить свою судьбу! У сестры нашего покойного Виллибада есть дочь. Молода и хороша собой, принадлежит к неплохому роду. Если мы намекнём о тебе её матери — считай, свадьба уже состоялась.

Я низко склонил голову:

— Не знаю, как благодарить Ваше Величество, но я мечтаю провести жизнь в служении вам и не обзаводиться семьёй вовсе.

— Хорошая семья не помешает служению. Но, несомненно, это — твоё личное дело, и мы не считаем себя вправе вмешиваться.

Хильдегарда кинула на меня быстрый благодарный взгляд. Король уселся рядом с ней. Они начали увлечённо обсуждать вопросы просвещения: школы для бедных; хоры, где детям посредством прекрасной музыки будет прививаться любовь ко Христу. Король с восторгом рассказывал о создании Алкуином академий, по образцу далёких античных времён. Одна из них уже почти открылась здесь, в Ахене. Скоро начнутся занятия, и сам Карл и Хильдегарда с детьми и приближёнными будут изучать философию, риторику, логику. Глаза обоих супругов горели, а я сидел, чувствуя себя в очередной раз обманутым. Во имя какого такого служения я только что отказался от хорошей невесты? Племянница Виллибада, помнится, и впрямь красива... Но, снова мельком взглянув на такое родное лицо королевы, я понял, что не смогу быть счастливым ни с какой красавицей.

Вскоре после этого разговора королевская семья вновь выехала в Саксонию. Я, как переписчик, должен был остаться в ахенской библиотеке, но меня взяла с собой Хильдегарда, а король не возражал.

Читать там приходилось не часто. Супруги всё свободное время проводили вместе, хотя прежняя весёлость так и не вернулась к королеве. Я смотрел на них и желал счастья, только счастья... Разве в случае ИХ несчастья для меня появилось бы хоть какое-то подобие надежды?

Карлу удалось создать в Саксонии нечто, напоминающее стабильность, за счёт большого количества франков, переселённых на новые территории. Всюду открывались миссионерские центры, где помимо Священного Писания изучали латынь и пели григорианские хоралы. За верность церкви король старался поощрять саксов и щедро одаривал удачливых миссионеров. Проводил он и сборы саксонских вождей, очень надеясь встретиться на них с Видукиндом, но великий мятежник по-прежнему был неуловим.

Примерно в это же время Карл встретился с Тассилоном для обновления вассальной присяги и обмена заложниками в знак мира. Как-то так сложилось, что после обновления франкских заложников отпустили, а баварские остались с нашим королём.

Мой дядя теперь писал труды по книгопечатанию. Его рука осталась на грамоте, определяющей возможность использования шкур оленя, лося, косули и горной серны для выделки книжных переплётов, ибо святость содержания требует ценной формы и достойной оболочки. Также об использовании в священных книгах царственнопурпурной краски, добываемой из особых редких улиток. Со мной он держался холодно-учтиво. Только однажды, перебрав саксонской браги, пьяно пожалел меня, убогого, упустившего свою судьбу. Я вздохнул с облегчением.

Ещё к королю приезжал огромный статный воин, слегка раскосый, с волосами, заплетёнными в мелкие косички. Хильдегарда таинственно сообщила мне, что это вождь аваров.

Она опять заскучала, моя королева, но чем же я мог утешить её?

Все снова вернулись в Ахен, где наконец открылась академия, возглавляемая Алкуином. Там учились и дети, и взрослые. Карл хотел вырастить нового человека — глубоковерующего, но образованного в лучших античных традициях. На церемонии открытия Алкуин выступил с речью, которая начиналась так: «Взрастут на земле франков новые Афины, ещё более блистательные, чем в древности, ибо наши Афины оплодотворены Христовым учением, а потому превзойдут в мудрости Академию. Главным же из свободных искусств является диалектика, она систематизирует религиозные веры, даёт возможность человеческому уму прикоснуться к бытию Бога. Остальные шесть свободных искусств: грамматика, риторика, арифметика, геометрия, астрология и музыка — как и диалектика, являются основанием истинной веры. Но вера конечно же выше любой науки».

Моя душа ликовала. Ах, если бы мой отец дожил до этого момента! Почему-то я был уверен, что он мечтал о чём-то подобном больше, чем мать.

Сами же занятия вызвали у меня странное двойственное ощущение. Наверное, под словом «академия» я представлял нечто крайне серьёзное: напряжённые лица, пыльные фолианты... Алкуин же превращал всё в игру. Больше всего на свете он любил сочинять загадки и разговаривать ими.

Как вам, например, такой диалог между учеником и учителем:

— Что такое буква?

— Страж истории.

— Что такое слово?

— Изменник души.

— Кто рождает слово?

— Язык.

— Что такое язык?

— Бич воздуха.