Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков Страница 63

Жизнь в прекрасной квартире Северцовых подходила к концу. Поиски нового жилья шли довольно вяло. Цветаева была слишком непрактична и занята переводами, хлопотами о багаже, ненавистным ей, но неизбежным домашним хозяйством. Дела вел Муля, который еще в марте положился на некую Майзель. Она предлагала ту самую комнату в Сокольниках, которой так боялся Мур.

По словам Мура, эта Майзель была “взбалмошная женщина-еврейка, похожая на гадалку, с враньими глазами”.⁶⁰⁸⁶⁰⁹ Ей заплатили огромный задаток: 1000 рублей (750 от Цветаевой и 250 от Гуревича), но Майзель каждый раз находила предлог, чтобы отложить переезд. В начале августа она предложила комнату в Большом Сергиевском переулке, что между Сретенкой и Трубной улицей. Мур был рад, он даже прошелся по окрестностям будущего дома и остался доволен. До Петровки всего четверть часа пешком, до Кузнецкого Моста – десять минут. Ему понравились и тихий Большой Сергиевский переулок, и оживленная Сретенка. А если идти по переулку, “то попадаешь, через резкий спуск, в Малый Сергиевский, который выводит на Трубную площадь. От Трубной площади можно на трамвае поехать до пл. Пушкина, до Никитских ворот и Арбата”.⁶¹⁰. Впрочем, и пешком к Пушкинской площади путь недальний: через Петровский и Страстной бульвары – минут двадцать. Всё это любимые места Мура. Но он радовался рано. Майзель позвонила Муле в семь часов, чтобы сказать, что позвонит в двенадцать. Позвонила в половине двенадцатого, чтобы сказать, что перезвонит в восемь, “чтобы окончательно условиться насчет посещения комнаты”. Потом оказалось, что это комната сестры Майзель, которая уезжает на Дальний Восток, а потому-де и сдает комнату, но сейчас сестра ушла… Словом, она морочила голову с этой комнатой почти две недели, после чего предложила две комнаты на Малой Бронной, где, правда, “один дефект – в квартире живет туберкулезный старик”. В любом случае, заверяла Майзель, без комнаты не останетесь и не далее как 22 августа “всё устроится”, на что она дает честное слово. 22-го Мур с Мулей отправились на встречу с Майзель, ждали ее два часа, но она, разумеется, не пришла. Только сейчас они наконец-то поняли, что имеют дело с аферисткой: “Майзель известна <тем>, что берет авансы и не дает комнаты. У нее уже было дело с угрозыском по этому поводу”⁶¹¹, – но Муля и Мур узнали об этом слишком поздно. Она еще будет звонить и уверять, что комната будет, будет непременно. В общей сложности Майзель обещала Цветаевой четыре разные комнаты, а показала только одну, да и туда не пустила.⁶¹² Муля грозил мошеннице угрозыском и судом. Увы, ни комнаты от нее не получили, ни потраченных денег не вернули. А между тем до возвращения семьи Габричевского оставалась неделя.

Друг Цветаевой, знаменитый пианист и профессор Московской консерватории Генрих Нейгауз, нашел было ей квартиру на Метростроевской улице, то есть, по-старому, на Остоженке. Место очень понравилось Муру: “…новая хорошая улица с большими домами. <…> Район и сообщение очень хорошие”.⁶¹³ Рядом станция метро “Дворец Советов”, а вокруг “много лавок”. Но поселиться на Метростроевской Цветаева с Муром не смогут. Позже, в сентябре 1940-го, неудачей закончатся переговоры с квартирными хозяйками на Солянке и на Пятницкой. Муру, впрочем, эти комнаты не нравились: маленькие и без телефона. Зато на Пятницкой он оказался бы соседом Мити, и поселиться в лучшей части Замоскворечья – совсем не плохо. Но хозяева отказали, узнав, что квартиросъемщик – женщина. Раз женщина – значит, будет готовить, занимать кухню. Искали одинокого мужчину. Мужчины тогда не вели хозяйство и не готовили, если только не были профессиональными кулинарами.

“Возможности комнаты обламывались одна за другой, как гнилые ветки”⁶¹⁴, – записывает Мур.

Цветаевой приходилось просить – а просить она не умела, не любила, не выносила.