Семейная хроника - Татьяна Аксакова-Сиверс Страница 63

Вскоре по приезде мы начали знакомиться с местными жителями и в первую очередь направились в Петровское, к Бэрам. Тут я должна оговориться: знакомство с Бэрами нельзя считать «новым». С Владимиром Владимировичем я встречалась года два назад на дворянском балу в Калуге, и во время кадрили он вспоминал, как ребенком бывал в Самаре у бабушки и дедушки Сиверс. Марию Михайловну Бэр я не знала лично, но она была родной теткой Вовки Матвеева, а о Петровском, прекрасном имении на берегу Оки в 40 верстах от Калуги, я постоянно слышала от нашей воспитательницы Юлии Михайловны Гедды, сестра которой была замужем за одним из Ромейко-Гурко, владельцем Петровского. Бэры купили Петровское у разорившихся Гурко незадолго до 1914 года. Каменный двухэтажный дом с ротондой и ампирными колоннами они занимали сами, а все надворные постройки и даже садовые беседки сдавали под дачи москвичам, преимущественно поэтам и художникам, влюбленным в тарусско-алексинские края. (Среди этих дачников был известный поэт Юргис Балтрушайтис, про которого ходил следующий анекдот. Хозяйка дома представляет вошедшего гостя: «Балтрушайтис», — на что тот, с кем она его знакомит (кажется, дядя Никс Чебышёв) с поклоном говорит: «Благодарю Вас, я уже балтрушался!» ^[62])

Представляет несомненный интерес семья Кашкиных, коренным образом связанная с Козельским уездом. В семи верстах от Козельска путнику, идущему по Калужскому тракту, открывался вид на усадьбу, по своим размерам значительно превышающую обычные размеры дворянских усадеб тех мест. Из-за деревьев очень искусно разбитого небольшого парка, спускавшегося к дороге, с павильоном, беседками и гротом, виднелся дом дворцового типа, насчитывавший около сорока комнат. Дом этот был построен во второй половине XVIII века екатерининским наместником в Сибири, прадедом последнего владельца Нижних Прысков Николая Сергеевича Кашкина.

В описываемое мною время, то есть в 1914 году, Николай Сергеевич доживал свою долгую и полную событий жизнь в Калуге в качестве члена-консультанта при министерстве юстиции. Он был старым лицеистом (6-го курса 1847 года), замешанным в деле Петрашевского, и мировым посредником первого призыва. Первым браком Кашкин был женат на Нарышкиной, имел от нее сына Николая и дочь, вышедшую замуж за орловского помещика Цурикова. Его вторая жена, женщина более простого происхождения, драматическая актриса [Павла] Щекина была матерью Ольги Николаевны Колосовской.

Николай Николаевич, как и его отец, окончил Александровский лицей и занимался историей и генеалогией: в частности, разработал труд «Род Кашкиных», изданный посмертно Модзалевским с портретами и гравюрами, откуда я и почерпнула сведения о сибирском наместнике. Николай Николаевич бывал в Аладине, где его считали человеком умным, воспитанным, но немного «позером». Дядю Колю явно раздражал его «петербургский» тон и длинные отполированные ногти.

Будучи уже не первой молодости и страдая горловой чахоткой, Николай Николаевич в 1907 году женился на сверстнице, графине Марии Дмитриевне Бутурлиной. Для новобрачных было отделано правое крыло прысковского дома. В их комнатах мне, по странному стечению обстоятельств, пришлось жить в революционную пору 1918–1919 годов в качестве «делопроизводителя» расположившейся в Прысках молочной фермы Козельского земотдела. Некоторые из старых прысковских служащих рассказывали о бурных размолвках, происходивших между супругами Кашкиными, и — может быть, для красного словца — добавляли, что дело доходило до пистолетов. Это семейное «счастье» продолжалось недолго: Николай Николаевич умер от своего неизлечимого недуга. Марию Дмитриевну я потом довольно близко знала по Калуге. Это была женщина энергичная и в обиду себя не дававшая.

Однако возвращаюсь к Тарусскому уезду. В порядке официальных визитов нам пришлось заехать в село Сашкино к помещице Клавдии Николаевне Дювериц, женщине немолодой, но очень энергичной, всецело поглощенной делами организованной ею школы с сельскохозяйственным уклоном. Ее два взрослых и довольно красивых сына с ней не жили и считались в уезде «не вполне удачными». Про Владимира слышно было, что он «пьет», а Илья представлял собою своеобразную фигуру интеллигентного бродяги. Он появлялся то тут то там, в самых неожиданных аспектах. Иногда его можно было встретить в «Отраде» в свите княгини Вяземской, а в описываемое мною время он принял постриг в Оптиной пустыни.

После Дювериц мы посетили в селе Колосове известного своими ультрамонархическими взглядами старика Пасхалова, одиноко жившего в замкоподобном доме на высоком берегу Оки, но самое прекрасное впечатление на меня произвело знакомство с сестрами Ртищевыми.

Если только на свете существует понятие «тургеневские девушки», включающее в себя благородство натуры, полное отсутствие рисовки и что-то неразрывно связанное с русским бытом и природою, то его с успехом можно применить при описании наших новых знакомых, особенно Татьяны.

Ртищевское Жуково находилось в 10 верстах от Спешиловки по направлению к Алексину и принадлежало двум незамужним, сравнительно молодым сестрам, жившим там круглый год, и брату-инженеру, служившему в Туле. Родители Ртищевы рано умерли. Обсаженный тенистыми липами деревянный двухэтажный дом с пристройками и антресолями, так же как и его хозяйки, по своему стилю принадлежал эпохе патриархальных, но отнюдь не капиталистических отношений. На антресолях жила заботливо опекаемая бабушка, а весь дом был настолько переполнен кузинами, племянницами и прочей молодежью, что за их шумной толпой хозяйки, по причине большой скромности и некоторой застенчивости, преднамеренно оставались в тени.

Стоустая молва, донесшая до моих ушей печальную повесть об увлечении Владимира Владимировича Бэра (объектом этого увлечения была как раз одна из ртищевских кузин), следующим образом комментировала отношения Ртищевых друг к другу и к внешнему миру: «Узнав, что у них в роду есть какое-то наследственное психическое заболевание, сестры и брат Ртищевы дали друг другу слово никогда не выходить замуж и не жениться. Они строго выполняют свой обет, связаны друг с другом крепкой дружбой и очень отзывчивы к окружающим». Так гласила молва и, вопреки своему обыкновению, на этот раз не добавила «к бочке меда ни одной ложки дегтя».

Внешность обеих сестер вполне подходила к их нравственному облику — это были высокие, широкоплечие девушки с чисто русскими спокойными и приветливыми лицами. Татьяна Дмитриевна к тому же была красива и талантлива. Говорили, что она экстерном окончила Московскую консерваторию и прекрасно играла на рояле, но почему-то тщательно это скрывала. Один лишь раз я слышала игру ее, но это было десять лет спустя, а я воздерживаюсь от слишком частых забеганий вперед и возвращаюсь к 1914 году.

В Жукове я познакомилась с дальним родственником Ртищевых, выросшим у них в доме, Дмитрием Владимировичем Гомулецким, человеком, показавшимся мне интересным и внешне, и внутренне, хотя с обывательской точки зрения он мог считаться «опустившимся интеллигентом». Мите Гомулецкому, как звали его в Тарусском уезде люди, знавшие его с детства, было тогда около сорока лет. Он был высок, очень худ, но широкоплеч, держался прямо, голова его была высоко закинута, точеное лицо сильно потрепано, но хранило следы красоты. По профессии он был актером и режиссером, вероятно, талантливым и, во всяком случае, умным. Он много скитался по свету, не женился, много пил, но имел в душе один «неразменный рубль» — привязанность к тарусским местам и семье Ртищевых. О том, сколь он оказался рыцарски верным девизу, я расскажу в свое время, теперь же перейду к описанию еще одного знакомства, которое мы завели за период четырехмесячного пребывания в Спешиловке.