Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин Страница 62

И он грубо отчитал тщеславного возчика.

Пока пятеро гонцов объяснялись возле ворот со своими земляками, а вокруг них толпились растревоженные братья и сестры, Ма Ноу и его ближайшие советчики провели на отдаленном кладбищенском дворе короткое, но важное совещание. Ма Ноу хотел, чтобы все пятеро советчиков пошли с ним.

Он хотел положить конец прежней тактике ожидания. Хотел добиться от них безусловной поддержки, безоговорочного подчинения. И очень лаконично, повелительным тоном изложил им свое желание: они должны отправиться вместе с ним в район мятежа.

Сопровождать его сперва согласился один Цзюань; оба Лю, и особенно Желтый Колокол, наотрез отказались вмешиваться в военные передряги. Красавица Лян только молча смотрела на Ма Ноу. Этот человек внушал ей все больший страх.

И тут Ма, расхаживая между стволами ив, вдруг перешел на не свойственный ему истерично-враждебный тон: он обвинил своих советчиков в том, что они бросают его в беде, что именно в тот миг, когда ему требуется особое мужество, они наносят ему предательский удар в спину. Они, мол, не сострадают своим же братьям и сестрам, отринутым семьями, корпорациями, империей; людям, которые нашли последнее прибежище в их союзе, но очень скоро подохнут как крысы, наевшиеся отравленного маиса. Все пятеро — будто бы самые преданные помощники Ма; но вместо того, чтобы его поддержать, они стали неподъемным грузом на его плечах, удавкой на его шее.

Желтого Колокола от таких обвинений охватил озноб; он уже несколько раз перебивал Ма невнятными возгласами, а теперь наконец попытался облечь свои чувства в слова: «Ты, Ма, выбрал неподобающий тон. Не берусь судить о других, но сам я не допущу, чтобы ты говорил со мной как с домашним рабом. Мы перед тобой ни в чем не виновны. Ты же грубишь, что совсем на тебя не похоже. Ты, понятное дело, не в себе. Да, но мы-то не заслужили унижения. И ты не вправе так с нами поступать!»

Он так дрожал, что, хотя сидел на земле, чуть не упал вперед; по его впалым бурым щекам текли слезы.

Глаза Лян негодующе сверкнули, но она промолчала; младший Лю, вечно неуверенный в себе Трешка, подошел к Ма и очень спокойно произнес: «Мы, братья Лю, сделаны из более прочного металла, чем Желтый Колокол; мы никогда не плачемся на судьбу. Но Ма и впрямь сегодня обращается с нами не так, как подобает обращаться с верными помощниками. С чего ему вдруг приспичило идти в село вместе с этими мужланами, и почему мы должны его сопровождать? Если он не объяснит этого, то быстро поймет: мы, Лю, способны невозмутимо перенести оскорбления; но делать мы будем только то, что сами сочтем правильным».

Ма с трудом сдержался: «Вы оба, а также Желтый Колокол, сейчас поймете, почему сегодня я не в себе, перестанете оскорблять меня никчемным нытьем: дело в том, что против нас уже выступили правительственные войска, об этом мне сообщили крестьяне. На сей раз нам придется иметь дело не с подкупленными бандитами — ну да, теперь вы, наконец, удосужились посмотреть на меня. Но только вы мне по-прежнему не верите. Все, что я не объясняю досконально, снимая чешуйку за чешуйкой, пока не обнажится ядро луковицы, вы считаете моими выдумками, но если я из-за этого впадаю в гнев, то вы — вы когда-нибудь поступите хуже: вы своими руками нанесете мне смертельный удар. Так сколько, по-вашему, дней — а, дорогой Лю, дорогая сестра Лян и брат мой Желтый Колокол, — остается у нас до Великой, поистине Великой Переправы?»

Цзюань был самым пугливым из всех; со времени нападения бандитов он спал мало и кричал во сне, мучимый кошмарами; но в моменты реальной опасности вел себя на удивление уверенно и вселял мужество в других. Сейчас, когда он услышал об угрозе нового нападения, кровь ударила ему в голову; и он крикнул, обращаясь к обоим Лю: «Разве в такой ситуации уместны возражения? Разве мы хотим, чтобы люди во дворе сочли нас обманщиками? Мы должны торопиться, торопиться! И пора кончать болтовню. Сколько мы еще будем тут сидеть!»

«Сидеть будем столько, сколько понадобится, — одернула его Лян, — а если кто трясется за свою шкуру, то ему лучше жить в городе, сочинять стишки, ездить в паланкине».

Светлое лицо Цзюаня побагровело; его горло, казалось, отекло, столь невнятно он вдруг заговорил: «Бабская болтовня не смутит образованных людей. Так же, как хныканье мужчин не остановит серьезного разговора. Кто-то возбуждается легко, кто-то нет; ну и что с того? Вы вот готовы просидеть здесь до вечера, а когда сотни людей, которые поверили нам, почувствуют, что им в спину уперлось острие сабли, решать что-либо будет поздно. Но так не должно быть. Такие вещи не решают, рассевшись в кружок. Это дело напрямую касается меня — как и каждого из вас. Пусть выскажется Ма Ноу, Ма наверняка знает правильное решение».

Он замолчал, потому что длинное лицо Желтого Колокола вдруг одарило его такой дружелюбной улыбкой, что он сперва от смущения понизил голос, а после и вовсе сник.

Желтый Колокол обратился к нему: «Не прерывай своих слов, Цзюань; никто не рассердится, если ты выскажешь все, что накипело». Он взмахнул руками, приветствуя одновременно и Ма, и Цзюаня; те нерешительно, но вежливо ответили на его жест.

Только Лян осталась сидеть, понуро смотрела в траву. Трешка сочувственно заговорил с ней, помог подняться; она, опустив голову, подошла к Цзюаню, глубоко поклонилась, подождала, пока он ответит; потом с поникшими плечами приблизилась к Ма Ноу, при всех обняла его, печально сказала: «Помоги нам, Ма. Доведи все хоть до какого-нибудь конца. Ты прав. Пусть не будет резни, не допусти, чтобы такое повторилось. Или хотя бы спаси, кого сумеешь, и не забудь — про нас, не забудь про меня!»

Через час Ма и его помощники вместе с пятью гонцами вышли за ворота; большинство других членов делегации остались в монастыре, так как сковородочник, которого все они уважали, уговорил их позаботиться о безопасности «братьев». В дороге выяснилось, что Желтый Колокол еще не пришел в себя; ночью — а ночевали они под открытым небом — все слышали, как он стонал под боком у Лян и как она пыталась его успокоить. Утром он под каким-то предлогом расстался с товарищами и вернулся в монастырь.

Они же к полудню добрались до села, самого крупного в округе, в котором у сковородочника был земельный участок. Ма быстро осмотрел то, что его интересовало, поговорил с людьми; потом вся компания верхом на мулах отправилась в «инспекционную поездку» по другим селам; многие безработные выходили из своих домов, пялились на странную процессию, отвешивали поклоны.

Незадолго до вечера члены союза устроили короткое совещание; их лихорадило при мысли, что, может быть, именно сейчас императорские солдаты добрались до монастырских стен.

И — мулы понесли измученных седоков обратно к монастырю; новые друзья, числом около сотни, шли следом, возбужденно переговариваясь; высокие заросли гаоляна остались позади; ночью путники отдыхали не больше часа; и ранним утром оказались на берегу озера.

Бледное пламя полыхало по ту сторону воды. Они опоздали. Нападение уже свершилось; солдаты подожгли монастырь. Сотни людей погибли. Солдаты, которым остававшиеся здесь крестьяне, конечно, не могли противостоять, убрались восвояси; сперва безуспешную попытавшись вытащить из огня сестер, которые заперлись в кумирнях. Солдаты так боялись навлечь на себя злые чары, что бежали отсюда, будто были не победителями, а побежденными.