Карл Великий - Анна Ветлугина Страница 61

Сбежав от занудного коротышки, я углубился в первый попавшийся переулок и некоторое время наслаждался свободой. Затем меня стало одолевать беспокойство. Надо бы и впрямь помолиться, раз придумал такую отговорку. Хоть я и не относил себя к фанатичным христианам, но неоднократно убеждался, что с Богом шутить нельзя. К тому же в церкви прохладнее.

Переулок вывел меня к площади, посреди которой возвышалась небольшая церквушка, порядком облупленная. Наверняка, одна из первых, построенных, когда христианство уже перестали преследовать, но ещё не сделали государственной религией.

Из-за потрескавшейся деревянной двери притягательно пахнуло холодком. Внутри никого не было, кроме старика, согнувшегося на одной из скамеек. Я уселся неподалёку и погрузился в раздумья. Меня волновал вопрос: куда попала после смерти моя несчастная матушка? Мне казалось, что верующая язычница должна оказаться в своём царстве Аида. Но вдруг, из-за своего лицемерного христианства, она теперь в аду? Или царство Аида и есть ад?

— Юноша! Похоже, вам нелегко сейчас, — прозвучал незнакомый голос над моим ухом. Вздрогнув, я оглянулся. Рядом со мной сидел тот самый старик, правда, вблизи он таковым не казался. Крепкий, коренастый, глаза его излучали любопытство, и морщин на лице я заметил немного. Вот только волосы совсем седые.

— Похоже, вас одолевают жестокие сомнения по поводу веры, — продолжал он.

— Откуда вам это известно? — спросил я, порядком испугавшись. Неужели незнакомец умеет читать мысли. — Кто вы?

— Я сакс, — ответил он, — а вы, очевидно, тоже не из римлян. Давайте я угадаю. Вы франк?

— Да, я франк, а вы... — я замялся. Уж больно он отличался от тех саксов, с которыми мы воевали. — Вы из Вестфалии ли из Остфалии?

Он улыбнулся:

— Я из Британии. Там живут англосаксы. На утре моей жизни в цветущую эпоху возраста я сеял на Западе. Теперь же, вечером, когда начинает во мне стынуть кровь, я подумал о сеянии в стране франков. И если Богу будет угодно, я желал бы, чтобы оба посева взошли.

— Вы имеете в виду духовные посевы?

— Разумеется. Это очень важно. Мы понимаем, что душа наша помещена в сердце, как глаза в голове. Но глаза могут различать ясно предметы только при помощи солнца или какого-нибудь другого света. Всякий знает, что без света мы и с глазами оставались бы в темноте. Точно так же и мудрость бывает доступна нашей душе, когда кто-нибудь её просветит.

— Очень похоже на труды Августина, — пробормотал я. Незнакомец оживился:

— Для меня это комплимент, поскольку я отношусь к его трудам с глубочайшим уважением. Вы не возражаете, если мы всё же познакомимся? Моё имя — Алкуин, или Альбин. А как зовут вас?

— Афонсо. Послушайте, — смелая мысль пришла мне в голову, — наш король Карл — большой поклонник Августина. Мне кажется, он будет рад побеседовать с вами.

Алкуин с сомнением покачал головой:

— Я много наслышан о вашем короле и был бы несказанно рад знакомству, но разве это возможно?

— Постараюсь помочь вам, — сказал я, вставая с церковной скамьи.

Привёл этого странного сакса к королю, Его Величество обрадовался беседе, завязавшейся между ними. Мог ли я тогда предположить, что эта встреча послужит началом крепкой дружбы, которая постепенно вытеснит меня из круга королевских приближённых?

* * *

Сейчас, на римской дороге девятнадцать лет спустя, я с трудом понимаю происходящее во многом из-за Алкуина. По его вине я почти перестал бывать в королевских покоях. Карлу беседовать с ним несравненно интереснее. Впрочем, о многом я научился догадываться без слов.

Например, я почти уверен — тот странный больной монах в повозке, что приехала как-то в сумерки в ахенское палаццо, был именно папа Лев. Поговаривали, будто ему, страшно избитому, удалось сплести верёвку и сбежать из тюрьмы, куда его запрятали обвинители. Значит, Карл с этим новым папой уже обо всём договорился заранее. Лишь бы третьи силы не оказались сильнее. А силы эти велики и разнообразны. Помимо народов, составляющих всё растущее королевство Карла, имеется Византия, привыкшая смотреть на варварский Запад свысока, несмотря на все наши достижения. Подумать только! Там живут мои соплеменники. Но как же чужды и непонятны они для меня!

* * *

...Между тем обряд крещения маленького принца, ради которого мы проделали столь далёкий путь, свершился. И тут уже удивились все. Мальчика при крещении нарекли Пипином, как бы забыв, что четыре года он прожил Карломаном. Понятно, что имя скандального покойного брата не могло радовать Карла, а по обычаю дозволено менять имена при крещении. Но почему Пипин? А как же старший сын, уже носящий это имя? Тут мне стало понятно, отчего его не взяли с собой.

Новоявленный же Пипин сразу после крещения был помазан на царство, несмотря на крайне юный возраст, и стал называться королём Италийским. Старшего принца, десятилетнего Карла, королевским званием не облекли.

Мои неприятные раздумья по вышесказанным поводам развеяла торжественная литургия, отслуженная папой Адрианом в честь нового короля Италии и в знак благодарности Карлу, одарившего наконец святую церковь землями. Чита ди Кастелло, Орвието, Тосканелла, Савона, Популония и Гроссето вошли в состав римской Тусции, как ещё раньше Перуджа. Глаза папы сияли. И как же прекрасно пели в Латеранской базилике!

— Вам нравится григорианский хорал, уважаемый Афонсо? — спросил Алкуин, стоящий рядом со мной. Я кивнул. — Надеюсь, мне удастся внушить любовь к этой музыке Его Величеству! — продолжал он увлечённо. — Уже давно я собираю лучшие из церковных песнопений и выверяю их на предмет правильной подачи текста. Иногда встречаются распевы, коверкающие ударения. Если бы во всех частях христианского мира пелись одни и те же песнопения — это бы здорово объединило людей. Вы не находите?

— Да, — сказал я. — Да, несомненно.

Вдруг на меня навалилось осознание беспросветного ничтожества собственной жизни. Не богач, не воин, не греческий шпион. Я считал себя учёным. Но учёный это — Алкуин, кипящий идеями, Павел Диакон, владеющий ювелирным слогом, может, даже коротышка Эйнхард, умеющий делать выводы из прочитанного. А я, обладатель сверхъестественной памяти, не знаю, что с ней делать. Я — маленькая ходячая библиотечка. И так будет всегда. Во веки веков. Аминь.

Суровые мужские голоса вели мелодию григорианского хорала, сливаясь с ангельскими голосами мальчиков...

Во время нашего пребывания в Риме произошло ещё одно интересное событие. Приехали эмиссары от византийской императрицы Ирины. После смерти своего супруга Льва она была регентшей при малолетнем сыне Константине, но фактически — правила сама.

Византия имела статус единственной христианской империи и конфликтовала с римскими понтификами по поводу почитания икон. В 730 году в Константинополе иконы приравняли к идолам и начали уничтожать. Ирину вопросы политики интересовали больше тонкостей веры. Сейчас, когда Византии грозил некий «силицийский антиимператор», успевший окопаться в Африке, она искала поддержки у нашего Карла, прославленного военными удачами и миссионерством, и отказывалась от иконоборчества, чтобы сблизиться с Римом.