Калигула - Зигфрид Обермайер Страница 61

— И это говоришь ты, правая рука императора?

Каллист улыбнулся.

— Ах, Сенека, что знаешь ты, да и другие, обо мне? Ты думаешь, что это просто — справляться с настроениями бога? Он мгновенно чувствует, когда ему начинают просто поддакивать, периодически хочет слышать совет, другое мнение. Но нельзя высказываться слишком определенно, иначе его охватывает приступ гнева, он может почувствовать себя опекаемым, за что многие расплатились своей жизнью. Да, он считает меня верным слугой, и я горжусь этим. Но настанет день, когда наши отношения станут опасны, а я не принадлежу к числу тех, кто готов для других пожертвовать своей головой.

— Хорошие слова, Каллист, но честен ли ты сейчас со мной?

— Я не упрекаю тебя в недоверии. В твоем положении я, наверное, вел бы себя так же. Но я ценю тебя, Сенека, я действительно ценю тебя. Кроме того, я всегда должен думать о том, что любой римлянин знает имя и произведения Гомера, но никто, даже ученые, не смогут назвать одного-единственного правителя из того далекого времени. Тогда должны были быть и знатные господа, и тираны. Память о них рассеялась как дым, тогда как о Гомере жива по сей день, будто он родился при Тиберии. Понимаешь, что я имею в виду?

— Думаю, да. Я приму во внимание твой совет.

Каллист кивнул.

— Разумное решение. Возможно, когда-нибудь мы поговорим при более благоприятных обстоятельствах — кто знает? И еще одно: этого разговора никогда не было. Если ты по какой-либо причине станешь утверждать, что я, помимо предупреждения императора, сказал тебе еще что-то, я все опровергну и найду тому свидетелей.

— Я понял, Каллист.

Секретарь поднялся и погладил свой двойной подбородок.

— Тебе, Сенека, посчастливилось родиться богемным, а мой отец был рабом. Когда вольноотпущеннику, такому, как я, удается добиться уважения и нажить состояние, ему вряд ли захочется рисковать. Понимаешь? Мне действительно важно знать, чтобы ты это понял.

— Я понимаю, уважаю и благодарю тебя, Каллист. И тоже надеюсь продолжить наш разговор при более благоприятных обстоятельствах.

— И я надеюсь! — с этими словами секретарь распахнул дверь перед своим посетителем.

Оказавшись на улице, Сенека взял носилки и велел доставить себя к медицинской школе. Его единственный домашний врач уже заметно постарел, и в Риме у него было очень много пациентов. Кроме того, он отличался чрезмерной обстоятельностью и болтливостью. Сенека подробно объяснил управляющему, кто ему нужен. Это должен быть молодой прилежный врач, еще не имеющий собственной практики, любящий путешествия и знающий свое дело.

— И поскорее, — подчеркнул Сенека. — Претенденты могут обращаться ко мне уже сегодня вечером.

Двое появились в тот же день, но совершенно ему не понравились. Утром пришли еще трое, и Сенека остановил свой выбор на Евсебии, молодом человеке, который уже три года был помощником одного известного у римского врача. Его умное открытое лицо и аккуратный вид сразу вызвали у философа симпатию.

— Ты должен уяснить себе одно условие, Евсебий. Никогда не ставь под сомнение диагноз моего домашнего врача. Я болен, и болезнь моя смертельна. Даже если ты с этим не согласен, когда тебя спросят, подтверди этот диагноз. Я не хотел бы нанести урон твоей чести врача, но у меня на то важные, жизненно важные причины.

— Могу я осмотреть тебя?

Сенека снял тогу. Молодой врач простукивал и прослушивал его, заставлял дышать то медленно, то быстро, что вызвало у больного приступ кашля. Сенека прикрыл рот платком, пока дыхание не восстановилось. Евсебий взял у него из руте платок и, увидев пятна крови, сказал:

— Я не могу не согласиться с мнением твоего врача.

— Хорошо. Мы поняли друг друга. Послезавтра отплываем в Бавли.

Эмилий Лепид выждал три дня, прежде чем сообщил Агриппине о своем визите. Он был мужем ее сестры, а значит, родственником, поэтому его появление не должно было вызвать подозрений. За домом Агриппины следили, но Лепида это не беспокоило. Он несколько раз упоминал о запланированном визите и не сомневался в том, что Калигула о нем тоже знал.

Агриппина приняла его в траурной накидке, разыгрывая в присутствии прислуги убитую горем вдову. Но, как только они остались одни, поведение ее изменилось.

— Приходится притворяться, хотя это недостойно. В доме полно шпионов, и никто не должен про меня говорить, что я как вдова патриция не выполнила в точности свои обязанности.

— Однако по тебе видно, что ты почувствовала облегчение. Надеюсь, Калигула пока не строит новых планов относительно твоего замужества.

— Во всяком случае, я буду настаивать на необходимости соблюсти обычай и год провести в трауре. Кто знает, что случится за это время….

— Да, Агриппина, об этом знают только боги. Но и нам, людям, дана возможность планировать свое будущее. Такие, как мы с тобой, не станут, сидя в тихом углу, выжидать, что за них решит судьба.

Агриппина насторожилась.

— Как это понимать?

— Нас могут услышать?

— Если ты будешь говорить тихо, нет.

— Я не трус, Агриппина, но опасаюсь за нашу жизнь.

— Особенно за свою, не правда ли?

— Агриппина, я говорю серьезно! Конечно, прежде всего меня заботит собственное благополучие: ведь у меня нет детей, и Друзилла — вовсе не моя супруга. Но есть близкие мне люди, чье падение я хотел бы предотвратить. Ты, Агриппина, тоже относишься к их числу.

Она улыбнулась.

— Перестань говорить намеками, Лепид. Если я правильно понимаю, нам в настоящий момент не грозит никакая опасность.

— Все может быстро измениться, Агриппина. Я часто провожу время с Калигулой и могу сказать тебе, что день ото дня он становится все менее предсказуемым, а его «шутки» переходят все мыслимые границы. Ни один обладающий разумом правитель до него не отваживался злить свой народ, он же испытывает терпение всех: сенаторов, патрициев, плебеев, вплоть до уличных бродяг, которым сначала раздает бесплатные билеты, а потом запирает в театре, чтобы они там поджарились на солнце. Пока он еще пользуется популярностью, пока они все еще славят его, но сенаторы живут в страхе, и многие патриции поспешили уехать из Рима в свои дальние имения. К тому же он каждый месяц выбрасывает на ветер тысячи сестерциев. Знающие люди говорят, что государственная казна через полгода окажется пустой. А что будет потом? Калигуле придется повысить налоги, стать наследником состоятельных римлян, которым послушный сенат вынесет смертный приговор. Известно, что он не считается и со своими родственниками. Ты теперь богата, Агриппина, да и у меня приличное состояние. Мы должны принять меры. Подумай о своем сыне!

Лепид умолчал о своей ненависти к Калигуле, злоупотребившему их дружбой, оскорбившему его мужское достоинство. Когда он вспоминал произошедшее той ночью, его одолевала такая жажда мести, что начинали трястись руки.