Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан Страница 6
Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан читать онлайн бесплатно
Прибыл в Яффу около 4-х часов пополудни и имел длительную беседу с Рутенбергом, который облегчил душу, рассказав о трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться. Я хотел было оказать ему помощь от Экзекутивы в той мере, в какой это возможно, но очень жалко, что он склонен относиться к чужому мнению как персонально ему враждебному (Kisch 1938: 32).
Масштаб личности Рутенберга («принадлежность к гордой орлиной породе») признавали не только его друзья, но и враги. Начальник Петербургского охранного отделения A.B. Герасимов, выражая сильное сомнение в плане Гапона, сводившемся к тому, чтобы склонить Рутенберга к предательству, говорил своему шефу, вице-директору департамента полиции П.И. Рачковскому:
Рутенберга же я знаю лично; во время одного допроса я обстоятельно наблюдал его и вынес впечатление, что это непреклонный человек и убежденный революционер. Смешно поверить, чтобы его удалось склонить на предательство и полицейскую работу (Герасимов 1985/1934: 63).
И даже фанатики-антисемиты прониклись к Петру Моисеевичу неслыханной симпатией. Один из вождей российского антисемитизма полковник и шталмейстер Ф.В. Винберг (1861–1927), член Русского собрания, палаты Михаила Архангела, Филаретовского общества и Союза воинского долга (см. о нем: Laqueur 1965: 115-17; <Ганелин> 1992: 137-39), познакомился с Рутенбергом в большевистском («обезьяннем», как он его назвал) застенке. Выделяя последнего из ненавистной ему массы революционеров-евреев, Винберг писал:
…был один человек по имени Рутенберг, который никак не подходит под эту общую характеристику, ибо меньшей узостью мысли, большей терпимостью к чужим мнениям, твердостью и выдержкой воли и характера, искренностью убеждений, гордостью (но не тщеславием) и решительностью нрава он составляет исключение из общего шаблона безнадежной пошлости, мелочности и сектантской отупелости остальных. Орел среди воронья, он на много голов выше всех своих соучастников их общего злого дела, таких мелких, тщеславных, самодовольных и ничтожных (Винберг 1920: 27-8).
Расцвечивая впечатления о Рутенберге чуть ли не одическими интонациями, Винберг, конечно, не заблуждался относительно того, что перед ним злейший враг:
Само собой разумеется, что он остается моим политическим противником, врагом моего Царя и моей Родины (в той единственной форме, в какой я родину понимаю и люблю). Как человек сильный и даровитый Рутенберг может оказаться врагом очень вредным, и я тогда, скрепя сердце, ни на один миг не поколеблюсь перед необходимостью парализовать его вредное действие, если на то буду иметь возможность. Я знаю, что и он сделает то же самое со мною, если это понадобится тому делу, которому он служит и которое его совсем недостойно (там же: 27).
При чтении этих внезапных откровений возникает впечатление, что один из наиболее ярых правых российских экстремистов пишет не о еврее, а славит кого-то из своих партийных единомышленников. Словно почувствовав это, Винберг подчеркивал, что те, кто с ним знаком, знают о его «взглядах на еврейский народ, на мрачную, могучую власть кагала и на роковое значение еврейства в истории человечества» и не заподозрят в неожиданном филосемитском оппортунизме.
Тем удивительнее, – завершает Винберг свое беспрецедентное признание, – должна казаться случайность, по которой единственному революционеру-террористу, заинтересовавшему меня крупным содержанием необыденной души, суждено быть как раз евреем (там же: 29).
Современные антисемиты оказались настроены к Рутенбергу менее благосклонно. Один из них, обращающийся к неумирающей теме «Протоколов сионских мудрецов» и продолжающий разгадывать криптограмматические загадки этой фальшивки, пишет о Рутенберге:
…масон П. Рутенберг (1878–1942), эсеровский террорист, убийца Г. Гапона и ряда других лиц 18; в 1929 и 1940 годах занимал пост председателя «Национального комитета» («Ваад Леуми») – сионистского правительства еврейских поселений в Палестине – и был организатором иудейских бандформирований (Платонов 1999: 559).
Этому пытливому специалисту по «сионским мудрецам» и вообще «еврейскому вопросу» удалось, как он пишет, найти в Особом архиве СССР
досье французской разведки, которая рассматривала Бен-Гуриона и П. Рутенберга как иностранных агентов на Ближнем Востоке (там же)19.
Впрочем, подлоги, искажения и откровенная клевета со стороны антисемитов начались не сегодня, а преследовали Рутенберга с давних пор. Некто А. Сыркин писал в книге «Евреи в белой эмиграции», изданной в Берлине в 1926 г.:
Процветают зато в Палестине типы вроде небезызвестного эсера Рутенберга, убившего в свое время Гапона, а при Керенском бывшего питерским «полицмейстером». Теперь Рутенберг оказался сионистом и… концессионером. Взялся электрифицировать Палестину. Все это грандиозное предприятие оказалось определенным сионистским блефом, и неудачливому террористу-полицмейстеру-сионисту-концессионеру придется скоро предстать пред судом по обвинению в мошенничестве, а пока что сионистские газеты печатают его портреты как «первого гражданина Палестины»… (Сыркин 1926: 52).
Не стоило бы приводить, конечно, здесь весь этот вздор, если бы он в сгущенной форме не отражал не только беззастенчивые и грубые антисемитские мифы, но и вообще не свидетельствовал бы об опасном выведении людей, подобных Рутенбергу, за пределы российской истории, их превращении в «чужих», «инородцев», «смутьянов», сбивших целое общество, государство, народ с истинной дороги, с указанного самим провидением «национального пути». Между тем – и в этом заключается одна из важнейших задач нашей книги – Рутенберг как конкретная личность и как историческое явление представлял собой один из узлов, связывающих российскую историю с историей внешней – еврейской, палестинской, европейской, мировой, и недооценка этих узловых завязей отеческого со всепланетным бессмысленна и бесперспективна со всех точек зрения.
Эта книга рождена двойным желанием нарисовать портрет незаурядной личности на фоне истории и углубить наше знание и понимание истории на фоне незаурядной человеческой личности, которая, если воспользоваться образом из одного адресованного Рутенбергу письма, приводимого далее, была занята не только «делами», но и «маленькими живыми существами» – то, что в терминах Ницше, которого Рутенберг внимательно читал и даже конспектировал, можно было бы передать антитезой «любви к ближнему» и «любви к дальнему». Разбирая эту антитезу из «Так говорил Заратустра», С.Л. Франк в своей первой философской работе «Фр. Ницше и этика "любви к дальнему”» (1903) писал:
«Любовь к дальнему» может быть любовью к людям не менее, чем «любовью к ближнему»; и, однако же, остается огромная разница между инстинктивной близостью к конкретным наличным представителям человеческого рода, непосредственно нас окружающим, к нашим современникам и соседям («любовью к ближнему») и любовью к людям «дальним и будущим», к отвлеченному коллективному существу – «человечеству». «Любовь к дальнему» означает здесь любовь к тому же ближнему, только удаленному от нас на ту идеальную высоту, на которой он может стать для нас, по выражению Ницше, «звездой» (Франк 1990/1903: 33).
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments