Расцвет русского могущества - Иван Забелин Страница 6

Эти слова обозначают культурные предметы, которых славяне, стало быть, не знали до тех пор, пока не встретились с немцами. Но когда это было? Вопрос крайне любопытный, тем более что упомянутые слова принадлежат славянскому прародителю или тому времени, когда славянство еще составляло один род и не разделялось на ветви. Это такая древность, о которой не помнит никакая история, а в лингвистике хронология еще только предчувствуется.

О пиве достоуважаемый ученый замечает, что различие в немецком и славянском его названии таково, что нельзя и думать о заимствовании, и потому относит изобретение этого напитка к тому времени, когда славяне и немцы составляли один коренной народ. Но, быть может, при более тщательных исследованиях окажется, что и все другие слова точно так же принадлежали языку и культуре этого славяно-немецкого корня, или, вернее, такой древности, где и славяне, и немцы стояли во всех отношениях на одном уровне развития.

О слове князь он говорит, что оно могло быть заимствовано у немцев еще в коренной литво-славянский язык, т. е. когда славяне не отделялись еще от литвы, хотя уже вместе с литвой отделились от немцев. Вот в какое время немцы уже были господами славян. Так может заключать каждый простой читатель, ибо слово князь, как и позднейшее барон, обозначает известного рода власть, родовую или общинную, и должно было появиться у славян в одно время с понятием об этой власти, почему исследователь и называет заимствование этого слова важным. Пусть сама лингвистика судит о достоинстве лингвистических доказательств в подобных выводах; но так как эти выводы получают значение исторических фактов, то они по необходимости должны быть проверены историческими и даже этнологическими отношениями, которые всегда бывают несравненно понятнее для простого разумения. Наши лингвисты очень основательно доказывают, что слово князь, хотя и общего происхождения с немецким kuning, однако у славян и литвы определилось в своем значении самостоятельно ^[12]. Общее происхождение славян и немцев, утверждаемое Шлейхером, больше всего говорит и за общее происхождение от одного родного корня подобных слов.

Слово хлеб, в смысле испеченной круглой формы, дает повод немецким ученым доказывать, что «искусство хлебопечения перешло к славянам от немцев». Значит, славяне, усердные хлебопашцы, принесшие умение печь хлеб еще от арийского прародителя, все-таки до времени знакомства с немцами питались киселем или блинами и не знали, какую форму дать приготовленному тесту. Слово хлеб во всех германских, в литовском и во всех славянских языках имеет однородную форму и большая родня латинскому (libum) и греческому кливанон. «В Греции это слово было очень старо, – говорит Ген, – но попало туда, может быть, из Малой Азии. Из Греции оно, через посредство промежуточных народов, фракийцев, паннонцев и т. д. перешло к немцам, которые в свою очередь передали его далее литовцам и славянам». Но славяне искони жили у Дуная и на Днепре, т. е. несравненно ближе немцев и к грекам, и к Малой Азии. По какой же необходимости учиться хлебопечению они должны были идти к немцам, в средину тогда еще глухой Европы, а не к южным соседям – грекам! Быть может, то же самое должно сказать и о стекле, как и о других подобных культурных словах.

Любопытно также рассуждение Гена о плуге, первое употребление которого, вопреки Шлейхеру, он присваивает немцам. «Собственный плуг, – говорит он, – в несколько колен, с железным сошником, а в дальнейшем развитии и с колесами, – сделался впервые потребностью только тогда, когда в течение столетий почва мало-помалу стала освобождаться от корней и каменьев, и земледелие потеряло свой кочующий, добавочный характер. С этого времени. когда северо-восточные народы частью проникли из своих лесов и со своих пастбищ на юго-запад, частью получили оттуда образовательные начала всякого рода, идет германо-славянское выражение Pflug, плуг. Историю этого слова можно проследить довольно хорошо. У Плиния (кн. 18, 48) находим известие: “Недавно в Галльской Реции изобретено прибавлять к нему (плугу) два маленьких колеса, что называется plaumorati”. Хотя чтение ненадежно и форма слова темна, – говорит автор, – но в этом названии осмелимся находить древнейшее упоминание позднейшего плуга». Он указывает, что слово plovum, plobum, плуг упоминается уже в середине VII века в Лангобардских законах. «Из Германии, – продолжает автор, – это слово перешло потом к славянам, когда и эти последние – как всегда, позади и после германцев – обратились к высшим формам земледелия. Наоборот, немецкий земледельческий язык заимствовал многие славянские выражения в те юные времена, когда славянские племена проникли в сердце нынешней Германии и должны были, в качестве крестьян, работать на своих немецких господ» ^[13].

В темном и ненадежном слове plaum – orati можно восстановлять целое славянское речение плоугом орати, которое как нельзя яснее выражает то, что сказал Плиний. Нам неизвестно, как думают об этом слове славянские лингвисты; но во всяком случае оно заслуживает их внимания. Галльская Реция на севере граничила с Винделикией, находившейся между Верхним Дунаем и Инном, где город Аугсбург. Винделикия, присоединенная к Римским областям императором Августом, указывает на имя вендов-славян, от которых колесный плуг и мог перейти в Галльскую Рецию ^[14]. Логически выводя употребление плуга от того времени, как лесные нивы уже достаточно были вычищены от корней и каменьев, или когда немцы вышли из лесов и поселились в южных полях, автор вовсе не имеет в виду того обстоятельства, что славяне с первых же своих поселений в Европе (около Днепра) основались в черноземных степных местах, где одним ралом или сохой всего сделать было невозможно и где по необходимости приходилось выдумывать плуг, который для этого и упал скифам прямо с неба, как свидетельствовали их предания. Из своих степей славяне отнесли его и дальше к западу, в сердце Германии. В этом случае изобретателем была, так сказать, сама почва, на которой кто жил. Долгое время люди могли довольствоваться и первобытными орудиями, но потом сама почва заставила пахать и на колесах, и в несколько пар волов.

Но вообще все подобные выводы о культурных заимствованиях между древними народами, по справедливому замечанию Шлейхера, «могут быть решены только обширными и строгими исследованиями, которые ожидаются еще в будущем».

Развитие средневековой варварской Европы отличалось у всех племен значительной однородностью и, можно сказать, общим единством в том смысле, как и теперешняя образованность Европы при всем различии народностей заключает в себе много общего, однородного, единого. Причинами этого служили не только однородность происхождения, но и одинаковые условия быта, отчего повсюду встречаем сходные нравы и обычаи, сходные предания и верования, сходные формы всяких вещей и предметов внешней обстановки этого быта.