Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов Страница 6

При Петре каждый государственный служащий был буквально рабом вышестоящего начальника, а представители низших слоев населения, вроде бы не имеющие никакого отношения к государственному аппарату, были в полной личной зависимости от любого представителя власти. Насильственной мобилизацией была собрана не только беспрецедентно огромная армия (ее численное превосходство стало решающим фактором в Полтавской битве), но и фабричный контингент уральских заводов и других многочисленных предприятий новейшей промышленности. Мало того, даже руководство этих фабрик было невольниками государства в гораздо большей степени, чем через два века их преемники — «красные директора».

Добившись впечатляющих военных успехов, Петр столкнулся с совершенно неразрешимой проблемой: государству было не по карману содержать столь громадную армию — она более чем втрое превышала предельную норму, какую могли выдержать европейские государства в XVIII веке — 1 % численности населения. Демобилизовать же ее оказалось невозможно.

В Западной Европе тогда были общеприняты наемные войска. На время войны государи, запасясь соответствующими денежными средствами, нанимали такую армию, какую им и позволяли эти средства. На постоянной службе находились только высококвалифицированные профессионалы, составлявшие костяк армии военного времени. Но даже и среди последних многие владетельные господа в мирные дни удалялись в собственные замки, освобождая казну от необходимости их содержать. В военное время было принято вербовать солдатские массы и путем упомянутого наема, и обещанием военной добычи, и патриотической пропагандой, и попросту насильственно. В последнем случае используемое пушечное мясо было, конечно, наименее надежным. Удобство, однако, состояло в том, что при прекращении войны основная часть войска возвращалась к своему постоянному бытию, от которого отвлекалась только на время. В России все это оказалось невозможным.

Петр мобилизовал все ресурсы, установив беспрецедентную систему принуждения. В частности, большинство деревенских жителей, не исключая и сельских священников, приписали к ближайшим поместьям (в отношении священнослужителей это было вскоре исправлено), принудив их содержать дворянина, также пребывавшего на службе, в порядке общеобязательной государственной повинности.

Нужно обладать невероятным цинизмом или глупостью, чтобы утверждать, что крестьяне могли придти в восторг от подобных перемен. Пополнять же ряды крепостных демобилизованными квалифицированными солдатами, прошедшими через кровавые битвы, было просто невозможно: они бы в пух разнесли всю эту систему насилия — особенно, если бы их лишили привычной системы армейского довольствия.

К каким ужасающим разрушительным последствиям может приводить неуправляемая демобилизация огромной армии — это России предстояло испытать осенью 1917 года. Но и много раньше это было очевидно всякому здравомыслящему человеку.

Армию, таким образом, необходимо было сохранять. Но государственных средств катастрофически не хватало. Это привело к следующему экстравагантному решению: в конце царствования Петра страна была поделена на территории, отданные в распоряжение отдельным воинским частям. Последние должны были взять на себя сбор налогов, а также самоснабжение, не зависящее от центрального государственного аппарата, на основе принципов действия оккупационной армии, захватившей чужую враждебную страну.

Любой русский солдат мог сапогом распахнуть дверь любого российского жилища и безропотно получить пищу, ночлег и женщину. Отпор мог дать лишь начальник более высокого ранга, оказавшийся внутри — и тут уж горе самоуправщику! Впрочем, по внешнему виду российских жилищ было трудно впасть в ошибку.

Зверская политическая ломка, осуществленная Петром, не подвергалась в последующие века объективной оценке и осуждению в должных масштабах. Критика петровского режима стала лишь уделом отдельных исторически образованных мыслителей. Так, например, известный российский философ и идеолог Г.П.Федотов писал в парижской эмиграции в 1927 году: «Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошном кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Петровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена своего главы и независимости. Епископские кафедры раздаются протестантствующим царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолизам. К надругательству над церковью и бытом прибавьте надругательство над русским языком, который на полстолетия превращается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее церкви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка обстраивается немецкими палатами и церквами никому не известных календарных угодников, политическими аллегориями новой Империи. Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва».

Между тем, параллели между петровским и большевистским режимами должны рассматриваться не эмоционально, а конкретно и содержательно. Этого по сей день не потрудились сделать российские историки. Еще бы: одни специалисты занимались социально-экономическими особенностями царствования Петра I, а совершенно другие — «военным коммунизмом» 1920–1921 гг., причем в недавние времена — в условиях жесточайшей цензуры, которой подвергалась информация о самых крупных и нелепых провалах коммунистического строительства. А ведь и Петр I, и Ленин с Троцким и Сталиным действовали в совершенно сходной обстановке и принимали абсолютно аналогичные решения.

Большевики тоже в начале 1920 года пришли к решительной победе над непосредственными военными противниками (хотя чуть позже выяснилось, что политические осложнения с Польшей и вовремя не захваченные Крымские перешейки затянули крупные военные действия еще почти на год) и тоже столкнулись с необходимостью демобилизации огромной армии, созданной жесточайшей принудительной мобилизацией.

О Петре большевики ничего толком не помнили — как и положено по российским традициям, зато хорошо знали негативный опыт своих предшественников, просчеты которых совсем недавно постарались обратить себе на пользу, захватывая государственную власть в 1917 году. Поэтому вместо демобилизации в 1920 году они стали переводить Красную армию на трудовой фронт: восстановление железных дорог, рудников, шахт и заводов, пришедших к этому времени в полный упадок, а также на самоснабжение — непосредственную сельскохозяйственную деятельность, а главное — на усиление принудительной реквизиции продовольствия у крестьянства.

Интереснейшей и позже тщательно скрываемой особенностью этого периода, названного существенно позднее (подчеркиваем это!) военным коммунизмом, было то, что его создатели и идеологи совершенно искренне считали его самым настоящим коммунизмом, обещанным всему человечеству в качестве светлого и вечного будущего! Летом 1920 года, в условиях тотального развала финансовой системы, готовился даже декрет о полной и окончательной ликвидации денег!

Вся затея с коммунизмом окончилась крахом, встретив решительное сопротивление населения, в том числе — тех же трудоармейцев (не путать трудоармейцев 1920–1921 гг. со ссыльными немцами, которых с 1941 года именовали так же!). Коммунизм оказался не постоянным, а временным, а потому и приобрел стыдливую и лживую кличку военного. Последовавшая с 1921 года вынужденная демобилизация армии существенно подорвала монолитность режима и закрепила (хотя тоже, как оказалось, временно) компромисс между коммунистическими властями и населением, получивший название НЭПа.