Ратоборцы - Алексей Югов Страница 59

– А как же! – воскликнул он. – Трое суток то пировали с ним, то рядились! Охрип аж от него… Так лапа моя к бородище его и тянулась…

Александр в сердцах захлопнул крышку ларца.

– Ну-ну-ну! – оборвал он брата. – Стыжусь и слышать такое!

Андрей смутился.

– Что же он говорит? – спросил после тяжелого вздоха Невский.

Андрей презрительно рассмеялся:

– Да то же все долдонит, что и обычно: я-де старей всех вас в Володимирове племени – мой престол!..

– Ну а ты?

– Я… – Андрей Ярославич дернул плечом. – А я ему – и добром и худом. А потом не стерпел: «Ведь ты, говорю, дядя, тупой ко княженью! Как ты, говорю, дядюшка, не поймешь того?..»

Как ни старался Ярославич-старший сдержаться, блюдя уважение к старейшине их рода, но смех все же прорвался у него.

– А он что тебе? – снова принимая спокойно-суровый вид, спросил Александр.

– А он мне и говорит: «Вячеслав Владимирович Белгородский, тот, говорит, и потупее меня был ко княженью, а как его почтил Изяслав, дядю своего, племянник? Рядом с собою на великое княженье посадил! Так бы вот и вы меня, племяннички, почтили!.. То было бы по-божески!»

Александр презрительно вздернул головой.

– Княженье великое Владимирское не богадельня! Особливо теперь… И не все ж слепцы в певцы!.. – сурово отозвался Невский.

Княжой отрок, светловолосый, с черными, опущенными долу ресницами, одетый в шелковый кафтанчик с золотой отделкой, неслышно вступил в комнату, неся на расставленных врозь перстах серебряный поднос, отягощенный яствами на хрустальных, серебряных и фарфоровых блюдах.

Расставив блюда на круглом столе, застланном белой скатертью, отрок в пояс поклонился князьям.

– Ступай, – коротко распорядился, не глядя в его сторону, Андрей.

Продолжая беседу, братья уселись за стол.

Подана была жареная тетерка с шафранной подливою и черносливом; затем – большой фарфоровый кувшин с красным грузинским вином и, сверх того, тарелка с белыми маленькими хлебцами; тарелка с нарезанным русским сыром – ноздреватым и как бы с крупною росою; да в довершенье – два блюда с заедками и усладенькими: блюдо пупырчатых, сочных груш, которые были до уродливости крупны, и еще блюдо гнетенного инжира.

На особых маленьких тарелочках поданы были – изюм, миндальные очищенные ядра, пряники и греческие и венецианские конфеты.

– Кто же у нас за хозяина будет? – спросил, улыбаясь, Андрей. – Как будто ведь я у тебя в гостях.

– Ну уж нет, – сказал, засмеявшись, Александр. – В Новгород пожалуешь ко мне али в Переславль, тогда иное дело, а теперь хозяйничай ты.

– Что ж, ино ладно, старшому не стану перечить: старшой брат – в отца место! – весело согласился Андрей.

Блистая из-под черных вислых усиков ослепительно белой дугою зубов и что-то, в знак вожделения к вкусной еде, приборматывая, он встал, поднял с фаянсовой жаровни зазвеневшую крышку, отложил ее на подсобный столик и, слегка склонясь, принялся орудовать над жарким с помощью острого ножа и большой двузубой вилки.

Такие же большие серебряные двузубые вилки лежали возле каждого прибора. Уже во многих княжеских семьях полагалось подавать этот византийский прибор, которому все еще сильно дивились и немецкие, и английские, и датские послы, и купцы, посещавшие Русь.

Андрей, закусив губы, едва успел донести до тарелки Александра большой, сочащийся жиром, золотисто-поджаренный кусок птицы, полил жаркое шафранно-черносливным соусом из серебряного уполовника и положил черносливу.

Затем стал накладывать себе.

Во всех его ловких, умелых движениях виден был опытный застольщик и водитель пиров.

Александр, опершись на руку, дав себе отдых, отечески любовался им.

С болью Александр Ярославич подумал о том, что только от одного Андрея, из числа всех братьев, дядьев, племянников, он мог так вот спокойно, не боясь быть отравленным, не держа близ себя на всякий случай отцовского старого лекаря, доктора Абрагама, принять блюдо или же кубок вина. Ну, еще – Васильковичи Ростовские и Белозерские: Глеб и Борис – чудесные племяши – и матерь их – воистину святая! – вдовствующая Мария Михайловна, – у них любил отдыхать: там его любят, чтут, радостно повинуются… Но у прочих родичей так вот потрапезовать с глазу на глаз! Нет! Уже давно Александр Ярославич счел за благо избавить и уветливых и приветливых родственников своих от греха и соблазна!.. И сколь ни обижались они на него, он, ничему не внимая, туго отзывался на пиршественные их приглашения.

«Некогда мне! – отговаривался он. – А понадобился я вам – милости просим ко мне, в Переславль мой, в Залесский!»

Они пили неторопливо и малою мерою, больше – беседуя. Александр был доволен: еще никогда брат Андрей, с тех пор как возрос, не внимал ему столь беспрекословно и, по-видимому, столь искренне.

Вот он вскакивает – от пыла отваги и от негодованья – и, взмахивая рукою, словно бы уже рубя саблей восставших и обнаглевших данников, восклицает:

– Да я сам на них полки поведу, этою же зимою: вот как только реки смерзнутся!

Александр охлаждает его кратким иносказательным словом:

– Орел мух не ловит!.. Эка подумаешь: туземцы восстали – мордва, черемись! Да они каждый год восстают. Стольному князю Владимирскому ходить на них самому – не много ли чести будет?! Разве послать тебе некого стало?.. А ты бы на псарном своем дворе поискал: целый полк там у тебя топчется, или на соколином.

Андрей, угрюмо посапывая, склоняется над кубком. Смотрит туда, как в колодец, обиженный новым намеком на его охотничьи увлечения.

– Напрасно ты, Саша, над моими соколами насмехаешься! Иная птица многого стоит! – говорит он, подымаясь из-за стола.

Отодвинув скользящее по ковру кресло, он быстро подходит к стене, простенки которой облицованы черным мореным дубом. Поводит по стенке, кое-где тычет рукой, и стена вдруг расступается на две стороны, открывая тайнохранилище.

Андрей Ярославич достает из тайника большую медную шкатулку и несет ее к своему креслу. Здесь ставит ее на подлокотники, отмыкает ее потаенные затворы. Оттуда, из шкатулки, он достает свиток белого пергамента с серебряной, висящей на красном шелковом шнурке монгольской печатью.

Андрей Ярославич с легким поклоном передает свиток Александру.

Невский почти выхватывает этот ханский дефтерь и, развернув, быстро просматривает его глазами. Лицо его озаряется радостью.

– Пойди сюда, ко мне, дай я тебя поцелую! – говорит он растроганным голосом Андрею.

И тот, вне себя от гордости, приближается к брату. Они крепко целуются.

Когда успокоилось волнение обоих и снова взялись они за кубки, Александр Ярославич спросил брата, какими судьбами добыл он такое от Орды, чего и ему, Александру, никак не удавалось схлопотать и купить, – сию тарханную грамоту, в силу которой все владимирское крестьянство – смерды, хлеборобы – на три года освобождалось от выплаты какой бы то ни было дани татарской, за исключением только содержанья в должном порядке ордынских военных путей и мостов на Русской Земле.