Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 58

—Не поминал бы ты его светлого имени своими грязными устами.

Теперь Ржевитин по-настоящему испугался. Какие-то страшные мысли роились у него в голове, отражались судорогами на опухшем лице, наконец, он решил, что притворяться более нет смысла и почти одними губами прошелестел:

— Кто сказал?

— Никто, сам догадался. Когда ты на евонную могилку указал, я ещё удивился: во время моего прошлого моления её не было. Как же гак, думаю, мне сказал, что Иларий помер той же ночью, стало быть, две недели назад, а похоронил только сейчас? Пошёл в поварню, где твои глинянки сушатся, там и нашёл ответ. Ты всё это время, о покойнике не объявляя, брал на него пищу. Две недели с трупом жил, а после моего расспроса понёс его на кладбище, где я ненароком подвернулся, тут мне и досталось. Бедный Иларий любил тебя по-братски, молился о твоей благодати, ты же последнего долга не мог ему отдать. Потому за свой мерзопакостный грех и смердишь вживе, Господь всё видит и за зло наказует.

Ржевитин, казалось, не слушал его. Устремив глаза в одну точку, он повторял одно и то же:

— Обманул, обманул, иуда...

— Ты про Михайлу? — догадался Афанасий и по тому, как Малафей вздрогнул, понял, что попал в точку. Он ещё в прошлый приход обратил внимание на то, какой ужас вызывает у него это имя. Скорее всего, Павлов знал о постыдной тайне Малафея и, угрожая разоблачением, использовал его к своей выгоде. — Не о том думаешь, тебе самое время каяться и прощение у Господа просить.

— Думаешь, простит?

Недаром Афанасий обещал быть верным памяти Макария и учил священные слова. Вспомнил он своего друга и в подражание ему проговорил:

«День и ночь тяготела надо мною рука Твоя; свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху. Но я открыл Тебе грех мой и не скрыл беззакония моего, я сказал: “исповедаю Господу преступления мои”, и Ты снял с меня вину греха моего».

Глаза Малафея заволоклись слезой.

— Я сделаю, сделаю, — проговорил он с дрожью в голосе, — я покаюсь, отмолю грех. Скажи, что нужно ещё?

Афанасий присел к нему на ложе, взял руку.

— Ты должен быть искренним и открыть без утайки всё, что вредило и может повредить обители. Кто тебе велел оговорить воеводу?

— Михайла, он, он, иуда...

— Ты сможешь объявить об этом перед старцами?

— Могу, как перед Богом, истинно...

— Золото и каменья ты из ларца вынул?

— Я... отец Гурий приказал спрятать, у него в трапезной за иконой Николы Чудотворца тайник сделан, тама...

— Что ж ты молчал, видя явное воровство? Братьев своих дурачил.

— О-ох, тяжек грех, да ведь не по своей воле. Гурия ослушаться не моги, он ослушниками подвалы набил... Оську Селевина приказал к ляхам проводить, а после встретить, чтоб не дошёл, значить... И с Иларием бес попутал, осатанел от голода, Гурий, случалось, и от той малости, что давали, отставлял. Куда ни кинь, кругом грешен... — Он сжал руку Афанасия и приподнялся. — Отмолю, вот те крест, отмолю, Гуриевы подлости всем покажу и возверну неправедное. Оську, правда, не возвернуть, сей грех на мне до скончания, но у Илария прощение вымолю, он добрый...

Афанасий возвращался к себе, довольный происшедшим разговором. Наконец-то Гурий и его прихлебатели будут выведены на чистую воду, осиное гнездо истребится и в обители снова наступит мир.

Утром во всех лаврских храмах пели здравицу во славу «законного Богоизбранного» царя Василия. За осадное время это было, пожалуй, самое радостное моление. Не хотелось знать ни о численности посланного войска, ни о размерах обоза, ни о том, что им ещё требовалось преодолеть вражеское обложение, просто появилась надежда, и люди воспряли духом. Этот радостный настрой замечался и среди старцев, направлявшихся на совет в трапезную палату. Всегда величественно медлительные, молчаливые, они вели себя вольнее и громче обычного. Долгорукий тоже благодушествовал и, похоже, не жаждал крови. Зато Афанасием вдруг овладело какое-то тревожное предчувствие, никак не соответствующее тому, что ожидалось от сегодняшнего дня.

Ржевитин не появлялся, хотя за ним были посланы люди. Не выдержав ожидания, Афанасий похромал сам, чтобы поторопить его, и на пути встретил посланников, поразивших скверным известием: Ржевитина нашли в келье мёртвым! Афанасий был в полном недоумении: конечно, тот был болен, но не настолько, чтобы умереть в одночасье, он мог даже передвигаться без посторонней помощи. Неужто его убрали как неугодного свидетеля, и враг опять торжествует победу?

Афанасий бросился к келье; по сравнению со вчерашним днём там никаких изменений не замечалось, лишь Малафей лежал недвижно на своём ложе, устремив в потолок незрячие глаза. Следы какого бы то ни было насилия отсутствовали. «Господи, прими душу его с миром», — прошептал Афанасий и подошёл к покойному. Отвернул рясу — покрытое рыжим волосом тело было усеяно многочисленными язвами явно болезненного происхождения. Возможно ли отыскать что-нибудь иное? И хотя времени для подробного осмотра не имелось, то, что он увидел, было вполне достаточным.

Афанасий вернулся в трапезную и объявил о внезапной кончине Ржевитина; по палате пронёсся скорбный вздох: ещё один брат оставил обитель. По отсутствии главного свидетеля начатое дело сразу зашло в тупик: Долгорукий, ссылаясь на Ржевитина, обвинил Голохвастова в подстрекательстве, тот решительно отрицал обвинение и в доказательство приводил вчерашнее признание того же Ржевитина.

— Как вовремя помер твой единственный свидетель, — не преминул съехидничать Долгорукий.

— Он же твой единственный обвинитель, — в тон ему ответил Голохвастов.

— У меня есть ещё Михайла Павлов! — воскликнул обидевшийся неизвестно на что Долгорукий.

— А у меня есть брат Афанасий, — последовал ответ.

— Говори, говори, сын мой, — поспешно сказал Иоасаф, чтобы потушить начавшуюся перепалку, и Афанасию пришлось поведать о своём посещении покойного и состоявшемся с ним разговоре; упустил только то, что касалось утаивания драгоценностей, об этом решил говорить отдельно.

— Ты не нашёл в нём ничего странного?

— Нет, он был полон раскаяния и не подавал вида, что умрёт нынешней ночью.

Всегда неприметный в совете Гурий вдруг громко спросил:

— Наш юный брат считает себя столь сведущим в лекарском деле?

— Нет, но он ещё вчера выполнял твои поручения, вряд ли ты по своему милосердию способен давать их умирающему.

Гурий злобно блеснул глазёнками, по палате пронеслось некоторое оживление — у вьюноша, кажется, есть ответ на любой случай. Иоасаф тоже был доволен, он приязненно посмотрел на своего выученика и предложил:

— Не поможешь ли нам выяснить истину?

Афанасий попросил позвать Михайлу Павлова.

— Ловко! Сами съели, а на волка поклёп, — буркнул Гурий, на громкий возглас он уже не решался.