Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 57

— То не Богоугодное дело, — твёрдо отвечал Гермоген, — да не свершится оно моим именем, а вы, сеющие новую смуту, отстаньте о сатанинского наваждения.

Озлобленные заговорщики толкали его и били, обсыпали сорным снегом, но старец неколебимо стоял на своём. Не числя себя в приверженцах нынешнего государя, тяготясь его царственным неумением, он тем не менее в трудные минуты считал необходимым поддержать Шуйского как единственного представителя законной власти. Стойкое поведение Гермогена отрезвило многих и заставило Палицына принять быстрое решение. Он бросился к своему подворью и приказал раздать монастырский хлеб по соседним лавкам, с тем чтобы продавать его по пониженной цене и сбить цену у барышников. Между тем заговорщики, оставив упрямого святителя, устремились в Кремль. На этот раз русский царь оказался достойным патриарха, он бесстрашно вышел к ним и сказал:

— Чего хотите? Если убить меня, то я перед вами и не боюсь смерти; но свергнуть меня с царства не можете без Думы земской. Пусть она соберётся и решит судьбу отечества и мою собственную: её суд будет для меня законом, но не воля крамольников!

Эта немногословная речь оказалась убедительной, в ней явились неожиданные ум и достоинство. Заговорщики смутились и проявили некоторую нерешительность. А в толпе пронёсся слух о дешёвом хлебе, и она мгновенно рассеялась вместе с оральщиками. Оставшиеся без поддержки злоумышленники были вынуждены оставить царский двор и убежать в Тушино. Их оказалось не более трёхсот человек, и многие через некоторое время принесли повинную.

Появление монастырского хлеба вынудило торговцев снизить цену, сразу упавшую до 2 рублей за четверть. Они были недовольны, угрожали Авраамию, и к подворью по распоряжению Шуйского выставили усиленную стражу. Один из барышников пытался устроить поджог лавки, торговавшей троицким хлебом. Уличившая его толпа не стала церемониться: злодею вспороли живот и набили зерном — жри, дескать, вволю, несытный нехристь. Жестокая расправа отрезвила многих, народ на время отстал от буйства, в преддверии Великого поста на него как бы слетело умиротворение. Пошли слухи о разных чудесах.

В начале масляной недели перед Троицким подворьем собралась большая толпа. Рассказывали, что утром у Покровских ворот видели святолепного старца, привёзшего 12 возов печёного хлеба.

— Откуда ты, отче? — спросили его. — Как прошёл через толико множество твёрдых стражей?

И услышали в ответ:

— От дому Пресвятой и Живительной Троицы все мы суть.

Собравшиеся верили, что это был сам святой Сергий и требовали подтверждения. Авраамий велел раздать толпе всю утреннюю выпечку, и люди разошлись довольные. Так происходило не раз, но как ни велики были запасы подворья, они скоро истощились, и цена на хлеб снова начала повышаться. Палицын выгреб всё дочиста, но когда угроза голода нависла уже над самим подворьем, служка по имени Спир Булава увидел, как из щели в стене сыпется рожь. Он намёл 5 четвертей, рожь не переставала течь. Доложили келарю, тот объявил это промыслом святого Сергия и благословил неиссякаемую житницу.

Но то — из легенды. Ключник Пимен предчувствуя, что запасы скоро кончатся, стал умерять аппетиты подворцев. Особенно стеснял новоприбывших, корил каждым куском и следил за каждым шагом; им, бедным, и пожаловаться было некому, келарь такими мелочами не занимался, а выше его — только Бог. Антип, вернувшийся из Устюжны, еле узнал свою Дуню, высохшую наподобие мумии. Пошёл к Пимену с упрёком: почто людей губишь, или тебе душа дешевле гроша? Тот недовольно пробурчал: нынче на монастырский хлеб всяк падок, вот и новый прихлебай пожаловал. Нахмурился Антип, тебе, сказал, каждый кус ломтём кажется, гляди, как бы глазом не споткнуться. Взял Дуню и уехал в свою Кулаковку, а угроза скоро сбылась. Сидел Пимен в поленнице, хотел поварских баб с относом укараулить, да так неловко повернулся, что глаз на сучке оставил. Наказал-таки Господь скаредника!

Вот какие происходили в это время чудеса. Однако самое главное явил Шуйский, приказавший собрать и отправить немедленный обоз для вспоможения Троицкой лавре. Из своего крайнего резерва он выделил воинов под началом доверенного сотника Останкова. Патриарх благословил их в путь и вручил личное послание.

Весь февраль от начала мятежа прошёл в Москве под знаком Троице-Сергиевой лавры, славили мужество и добродеяния её братьев, повсюду творили молитвы о даровании им победы. Зато в самой лавре по-прежнему царило нестроение.

Зачинщиком новой свары явился всё тот же Михайла Павлов. Как-то вечером пришёл он к Долгорукому и сказал: ты-де врагов побиваешь и козни их расстраиваешь, а Голохвастов на тебя наущает; приказал старцу Малафею Ржевитину идти к слугам монастырским, которым верит, и к мужикам клементьевским с таким словом: нам-де от князя Григория скоро всем погибнуть в осаде, надобно как-нибудь исхитриться и ключи у него городовые отобрать, а самого в железы посадить. Ржевитин в великом сумлении мне те слова пересказал, я же присоветовал покуда затаиться и сказать их при народе, чтоб воеводино воровство всем явилось.

Долгорукий сразу послал за Голохвастовым, и тут у них новая свара затеялась. Князь на воеводу, почему он всё время козни строит, тот на князя, зачем он, подобно оголодавшему воробью, на любую поклёвку кидается. Князь на свидетелей ссылается, Голохвастов пытается рассказать, кто они есть на деле; оба не слушают, друг от друга запаляются. Решили устроить немедленный суд, уже собрались повестить для сбора, да тут, к счастью, пришла долгожданная весть: в лавру идёт из Москвы войско для выручки осаждённых и ведёт с собою обоз. По правилам следовало бы утаить такую вещь, чтобы враг не вызнал, но разве рты завяжешь? Всех охватило ликование, славили государя и патриарха — помнят, дескать, о своих сиротах и не оставляют их в беде. Пожалуй, больше всех радовался сам Долгорукий, потому что с войском шёл его сын Иван. По такому случаю он был не прочь потушить новое дело, однако Голохвастов настаивал: давай разберёмся прилюдно и выведем шептунов на чистую воду. Долгорукий благодушно отмахнулся — делай, как знаешь.

Голохвастов позвал Афанасия и рассказал ему об очередном навете. То, что Павлов и Ржевитин играли в нём второстепенную роль, было ясно изначально, за ними стоял некто более умный и хитрый, подозревали даже, кто именно, но как найти нужные доказательства? Афанасий вызвался идти к Ржевитину, у меня, сказал, есть на его счёт свои соображения. Ладно, иди.

— Чего пришёл? — угрюмо прохрипел Малафей, однако на этот раз в его тоне не слышалось никакой угрозы. Болезнь, которая тогда только начиналась, теперь окрутила его полностью. Зловонный запах, поразивший Афанасия в прошлый приход, ещё более сгустился, хотя имел теперь другую природу. Ржевитин смотрел на гостя измученными глазами, но тот не испытывал никакого сострадания, на что имел все основания и сразу решил их не скрывать.

— Должок пришёл отдать, — объяснил Афанасий причину прихода, — ты ведь меня тогда чуть жизни не лишил, теперь моя очередь.

Малафей отшатнулся, как от удара, но быстро пришёл в себя и прохрипел:

— Захотел, так и лишил бы, пожалел, дурак, за-ради Илария.