Счастливая девочка растет - Нина Шнирман Страница 58

«Срочно явитесь в комендатуру!» — закричало у меня в голове, и я подскочила. Смотрю — сижу на кровати, где — не понимаю. Справа Анка сидит на кровати — на меня таращится, слева Ёлка лежит с открытыми глазами. Будильник стоит рядом на тумбочке — шесть часов на нём!

Ой, это же новая квартира!

«Дежурный! Срочно явитесь в комендатуру!» — мужской голос грозно приказывает, по-моему, из всех репродукторов Осипенки.

— Они что, с ума сошли? — И Ёлка тоже подскочила на кровати. — Шесть утра — орут на весь город!

«Солдат Селиванов! Срочно явитесь в комендатуру!» — завопила вся Осипенко. У нас на Мещанской никто так по утрам не орал.

Сидим слушаем — вроде больше не кричат. Ещё целый час можем поспать.

— Девочки, — говорю, — давайте быстренько поспим. — И на подушку.

«Солдат Селиванов! Срочно явитесь в комендатуру!» — рявкнул кто-то у меня над ухом.

Я подскочила, смотрю — девочки сидят, на будильнике шесть часов десять минут.

— Солдат Селиванов явно дрыхнет! — сердито говорит Ёлка. — Так что нам поспать больше не удастся.

— Чёрт бы его побрал! — говорю. — Мне сегодня в новую школу! Нет, девочки, — говорю уверенно, — никакой солдат Селиванов не помешает мне сейчас ещё поспать! — И падаю на подушку.

Открываю глаза. Папа стоит, смотрит на меня, улыбается. Я подскакиваю на кровати — Анки и Ёлки нет, на будильнике десять часов!

— Папка! — Я в ужасе. — Мы в школу опоздали!

— Мы никуда не опоздали, — говорит Папа очень уверенно. — Если бы ты там училась, ты бы опоздала из-за солдата Селиванова. Но ты там ещё не учишься. А я тебя могу привести в школу когда угодно — мало ли какие у меня дела!

— Как здорово, Папка! — Я хватаю, трясу его руку — он смеётся.

— Вставай, умывайся, завтрак на столе — пойдём в новую школу определяться!

Мы идём в новую школу. Переходим через горбатый мостик.

— Какой симпатичный! — радуюсь.

— Зимой он тебе таким не покажется, — говорит Папа.

— Пап, тут перила!

Переходим улицу, которая называется Новокузнецкая, по ней ходит трамвай.

— Ты уже взрослая, не буду тебя учить, как переходить улицу, по которой ходит трамвай, — говорит Папа серьёзно, но мне кажется, что учить всё-таки собирается.

— Пап, мне одиннадцать лет, я уже по всему городу одна езжу, — говорю ему так спокойно и рассудительно. — Ты лучше объясни, откуда здесь взялись эта комендатура и солдат Селиванов!

— От нас в трёхстах метрах в сторону Устинского моста — штаб военного округа Москвы. На Осипенко много военных казарм — отсюда комендатура и солдат Селиванов.

А вот и новая школа — № 528, по-моему, она ещё лучше 609-й! Вошли в школу и прямо к завучу. У Папы теперь два костюма — один расходный, другой праздничный. Сегодня он в праздничном, на пиджаке — лауреатская медаль и планки от орденов и медалей. Папа не любит ходить с наградами, но им «настойчиво рекомендовали в общественных местах появляться с наградами».

Папа стучится, заходим в кабинет. В кабинете сидит мужчина и курит трубку. Увидев Папу, сразу встаёт ему навстречу — они жмут друг другу руки, что-то говорят, а я, хоть и знаю, что это неприлично, разглядываю его, не могу глаз оторвать. Мужчина в военной форме, но без погон, на нём высокие чёрные кожаные сапоги, он курит трубку — правда, сейчас, говоря с Папой, положил её куда-то. Он немолодой, очень маленького роста, но думаю, что не злой и не вредный. На кого он так похож?

— Скажите, — и голос у мужчины очень просительный, — а Шнирман Александр Львович, он случайно вам не родственник?

— Он мой родной старший, вернее старший средний, брат! — Папа удивлён.

Завуч, а зовут его Самуил Григорьевич, бросается на Папу, трясёт ему руки, и лицо его, по-моему, всё лицо дрожит от волнения.

— Я с Александром Львовичем четыре года проработал! Здесь госпиталь был во время войны, он у нас главным врачом был, а я завхозом! — От волнения он опять начинает курить. — В самом начале войны он был очень сильно ранен — едва выходили!

— Да! — говорит Папа, но не говорит, что это он его «выхаживал».

— Его комиссовали и назначили в наш госпиталь главврачом. Он такой умный, такой образованный и порядочный! — Последнее Самуил Григорьевич говорит прямо с почтением.

А у меня в это время столько быстрых мыслей в голове: дядя Шура здесь работал четыре года, а я сейчас здесь буду учиться! Война и мирная жизнь. Я совсем забыла про войну, не в том смысле, что забыла, а в том, что почти не вспоминаю. И вот, в этой школе был госпиталь, как в «Мадриде»! Замечательно, что война закончилась, а я буду учиться в бывшем госпитале, где дядя Шура, которого я люблю, был главврачом!

Идём по коридору, останавливаемся около одного из классов, заходим туда. Девочки встают, учительница волнуется, Самуил Григорьевич поднимает руку и очень смешно и важно говорит:

— Садитесь!

Девочки садятся.

— Привёл вам новую подругу. Шнирман Нина! — Он показывает на меня рукой. — Будет с вами учиться. У неё Папа — лауреат, а дядя — очень умный!

От такого «представления» я чуть не захохотала, но, наверное, так улыбнулась, что многие девочки тоже улыбнулись. Я смотрю на них и думаю: хорошие девочки, будем дружить. Как здорово!

Папа привёл меня на четвёртый урок, а когда кончился пятый и все стали собираться домой, я вдруг решилась и сказала громко:

— Девочки! Кто живёт в районе улицы Осипенко, поднимите, пожалуйста, руку! — Сразу три девочки подняли руки, и тогда я сказала: — Пошли домой вместе!

Мы идём домой вчетвером — Таня, Маша, Женя и я. Обо всём говорим, хохочем, я рассказываю про старые школы. Доходим до Осипенко. Тане надо идти по Осипенко в район «серого» магазина. Женя живёт в доме «водников» — он торцом выходит на Осипенко, а Маша — в маленьком домике прямо за ним. Я говорю:

— Сегодня я пойду с Женей и Машей, а завтра с Таней! Вот такой у нас будет график, согласны?

И мы все смеёмся и радуемся!

Иду уже одна по набережной — весь сегодняшний день вспоминаю то быстро, то медленно. У меня здесь будут подруги — это чудесно! И одна мысль меня просто останавливает: Самуил Григорьевич не похож, но хочет быть похожим на Сталина. Смешно. И глупо! Значит, вот о чём в той маленькой главе «Культ Сталина» из маленькой книжки «Москва 1937». И вдруг всё это как-то от меня отдалилось — вижу, но издалека!