Жизнь спустя - Юлия Добровольская Страница 57

Ханс Дайхман был из богатой семьи, внушительный дом его детства в Кёльне поныне высится напротив знаменитого собора. Его сестра Фрайя – вдова друга молодости Ханса, дипломата Фон Мольтке, казнённого за участие в заговоре против Гитлера. Она с семьёй в Америке, ещё бодра, деятельна. Ханса не стало совсем недавно, он дожил до 97 лет. Пусть земля ему будет пухом, он старался делать добро людям.

Как-то у них за ужином зашёл разговор о пресловутом учебнике русского языка. Ханс уловил ситуацию и буднично, без громких слов, вставил:

– Эти расходы я беру на себя.

И подписал договор с издательством Кафоскарина. Два долгих года спустя (понадобились три корректуры) «Il russo per italiani», тяжёлый ярко-синий с белым кирпич, увидел свет. Как ни странно – ведь старичок уже! – на него всё ещё находятся охотники, помаленьку продаётся. Новшество одно: наговоренные мной четыре кассеты заменены двумя компакт-дисками.

Одним из условий договора спонсор поставил выделить определённую часть дохода от первого издания на какое-нибудь мероприятие в пользу студентов, какое именно – на усмотрение автора учебника. Первое издание разошлось, студентам причиталась порядочная по тем временам сумма.

Витторио Страда посоветовал объявить всеитальянский конкурс на лучшее сочинение по русской литературе и наградить победителя. Ну да, а я сиди, проверяй… Я решила иначе – послать своих лучших студентов из Венеции, Милана, Триеста, Тренто совершенствоваться в престижную Школу русского языка для иностранцев в Медоне, под Парижем.

Вдвоём с моей триестинской студенткой Лесли Барони мы махнули в Париж. Ау, Лесли, помнишь? (Она теперь с мужем и двумя детьми во Флориде). Школа отцов-иезуитов, рафинированных интеллектуалов, возникла на основе колледжа для детей первой русской эмиграции, после того, как дети выросли. Директор подсчитал: наших денег хватит на трёхнедельный семинар, включая проживание. Утрясая программу, мы с ним разошлись только в одном: он почему-то отказался пригласить замечательного историка России эмигранта Михаила Геллера. Я не стала препираться и позвонила Геллеру в Париж.

– У меня на одиннадцать человек стульев не хватит… – смущённо отнекивался он.

– Ничего, посидят на полу!

Так что семинаристы ездили к нему без ведома дирекции школы. Влюбились: Геллер был кладезь премудрости и обаяния. Мы с ним незадолго до этого пересеклись на семинаре в Бергамо. А его соавтора Некрича, впоследствии эмигрировавшего в Америку, я встречала в Москве у Саши и Зельмы Грунт. Запомнилось: на симпозиуме в Бергамо выступал отец Мень. Никого из них уже нет в живых. Отца Меня убили в подмосковной роще на пути в церковь. Мешал! В нём таилась большая сила ума и веры.

Семинар в Медоне стал фактом нашей биографии. Вот какой хороший подарок сделал Ханс Дайхман моей команде отличников! Жалею только, что не подсказала им ставить за него свечку. Упущение. Добро надо помнить.

В 1987 году, вручая рукопись издателю Роберто Привато, я предупредила его по-честному:

– Могут быть неприятности.

– Какого рода? – удивился он.

– Разругают.

Но чутьё подсказывало ему, что учебник – верняк, и он рискнул.

Редкой удачей было встретить в сложном издательском мире такого человека, как Роберто – молодого, способного, порядочного, трудягу. Двадцать лет назад он был хорош собой, вылитый звезда эстрады певец Джанни Моранди. А недавно я получила от него письмо и не смогла прочесть, такой нетвёрдой рукой оно было написано. По телефону Джорджо, его заместитель, меня ошарашил:

– Опухоль мозга.

– Те, кто ходит в церковь (и те, кто не ходит), помолитесь за Роберто Привато! – шепнула я триестинским ребятам – студентам школы перевода в памятный день 6 мая 2005 года. Я приехала в Триест дать последние уроки, мой контракт истекал.

В тот день, тугой и многослойный, стоял у меня комок в горле. Сплелись горькая мысль о Роберто и грустная догадка – ведь это меня провожают на пенсию! – вперемежку с умилением до слёз.

Мне вручили программу многочасового необыкновенного концерта под названием «Dobrovolskaja day». Готовились целый месяц, тайком от преподавателей. Знали, чем меня пронять – театрализовали «Русский язык для итальянцев». Диалоги учебника разыграли как скетчи: в одном ревнивый Паоло бурно выясняет отношения с Лаурой; в другом отец Лауры негодует, что она возвращается домой за полночь, «живёт, как в гостинице». Маршаковский «Багаж» стал пьесой с обильным реквизитом; всё тут было: диван, чемодан, саквояж, картина, корзина, картонка и поначалу маленькая, а под конец подросшая собачонка. Читали стихи («Я вас любил…»), шпарили стишки и прибаутки («Добрый доктор Айболит»…, «вышел зайчик погулять»…) – в учебнике вся эта дребедень дана для работы над произношением. Пели хором и «вместе, и поврозь, и все попеременно».

В перерыве накормили всю ораву пирогами и прочей русской снедью собственного изготовления. Снимали на киноплёнку, без конца фотографировали и фотографировались.

«А ведь они куда интереснее и успешнее, чем были на занятиях, – подумалось мне, – откуда что взялось»… Впрочем, ясно откуда: узнавался почерк их талантливой и неустанной учительницы Милы Нортман.

Два… нет, три postscriptum’а

1. Когда это было? Должно быть году в 1986–1987, в Триесте. Ко мне на переводческий факультет пришла небольшого росточка сильно беременная блондиночка-шатеночка. Разыскала, представилась:

– Мила Нортман. – И, энергично: – Я хочу с вами дружить!

Не всем это дано – преодолеть неловкость, неуверенность и сделать шаг навстречу. Признаюсь, я бы не решилась. И очень плохо. В мире одиночеств, где нет ничего дороже человеческого тепла, надо быть, как Мила. Кстати, так же поступила Ирина Чайковская. Она с Сашей и детьми жила тогда в Анконе, ей попался в руки «Русский язык для итальянцев», она высчитала, что мы из одного профсоюза и разыскала меня. С тех пор мы с Чайковскими-Марьиными, хоть они и за океаном, не разлей вода (каков оксюморон).

2. В Миланской консерватории лет пятнадцать назад состоялся редкий, незабываемый концерт – исполнялся концерт Баха для четырёх клавикордов. На трёх роялях играли три пианистки «московского розлива», выпускницы Консерватории им. Чайковского Аревик Айрапетян и её дочери Тато и Нуне, а на четвёртом – её двенадцатилетняя внучка Ани, дочка Нуне, впоследствии выпускница Миланской консерватории. Миниатюрные, большеглазые красавицы с точёными лицами. Спасибо судьбе, что она свела нас и сроднила.

Кто обеспечил им, пришлым – пусть талантливым, но поди пробейся! – орудие производства и, стало быть, кусок хлеба? Ханс Дайхман, встретившийся Тато на её пути из Еревана в Милан. Он задействовал свой благотворительный «Фонд культуры» OMINA, тот, что обеспечил печатание моего учебника, и у айрапетяночек появился новенький с иголочки «Ямаха».

3. Кёльн. Семидесятые годы. Элизабет Цузальмзальм, для своих просто Лизль, аристократических кровей врач на пенсии, посмотрела кёльнскую выставку московских художников Вадима Захарова и Владимира Наумца. Художники и их жёны, сёстры Маша и Ира, её покорили. Лизль предложила им поселиться в её трёхэтажном доме в центре Кёльна. Володя и Надя Порудоминские, родители Маши и Иры, долго не решались бросить Москву, насиженное место, обрубить корни. Лизль несколько раз ездила к ним уговаривать и, наконец, уговорила. Теперь разросшееся семейство живёт в Кёльне под крылышком у Лизль, в большой с ней дружбе.