История любви в истории Франции. Том 4. От великого Конде до Короля-Солнце - Ги Бретон Страница 57

Возможно, это было сделано в память о прекрасной «франкской принцессе» [88]?

* * *

Празднества, организованные в честь Мехетмета Ризабега, которого все парижане именовали «марабу» дали Людовику XIV еще одну возможность поразить мир великолепием своего царствования.

Между тем последние семь лет дела Франции шли очень плохо, а казна была пуста.

В результате военных поражений возникли ужасающие дипломатические осложнения. В переплавку на золотые монеты была передана даже королевская посуда. Долгое правление Людовика XIV завершалось национальной катастрофой.

Иногда он, не в силах выносить блеска официальных приемов, удалялся в полном отчаянии в свои покои, спеша найти поддержку у мадам де Ментенон. Здесь король, превратившись в обычного человека, плакал.

Франсуаза, по воле которой назначались бездарные министры и неспособные маршалы, склонялась над ним, утешая с истинно материнской нежностью.

Что еще ей оставалось делать?

Весной монарх сделал попытку исправить положение дел. Он отказался от прежней политики, подписал договор о торговле с Англией, подготовил заключение союза с Россией, принял предложения финансиста Лоу.

Эти здравые решения не могли сразу же принести результат. Обескровленная страна изнемогала. Голодный обозленный народ всю свою ярость обращал против мадам де Ментенон, считая ее главной виновницей бедствий, и во всей Франции распевали язвительные куплеты, в которых поносилась «шлюха-святоша».

К счастью, в конце весны празднества, организованные в честь персидского посольства, слегка разрядили атмосферу.

Приободрившийся двор словно бы вспомнил о веселье былых времен, молодые маркизы, не таясь, гонялись за юными фрейлинами, и все на какое-то мгновение забыли о суровых правилах, введенных мадам де Ментенон.

Да и сам король немного оживился. Он улыбался барышням, и вокруг стали шептаться, что, несмотря на свои семьдесят шесть лет, он слегка наставил рога строгой супруге…

Эти слухи вскоре распространились по Парижу, и народ, радуясь, что «наш непобедимый Луи» еще способен совершать подвиги во имя любви, начал распевать куплеты, где утверждалось, что королю «больше нравится племянница старой любовницы, нежели она сама».

Разумеется, это было преувеличением. Молодая Франсуаза д'Обинье, племянница мадам де Ментенон, ничем не заслужила подобных обвинений, но добрым парижанам доставляла удовольствие сплетня, унизительная для супруги короля.

13 августа посол нанес прощальный визит монарху, и Людовик XIV преподнес ему богатые подарки. Перс поблагодарил, не признаваясь, что уже успел разжиться прекрасным французским сувениром. На следующий день он покинул Париж, увозя с собой жену одного трактирщика…

Пока он увозил в Руан парижанку, о которой больше никто ничего не слышал, король слег. Его чрезвычайно утомила аудиенция, данная Мехетмету Ризабегу: в течение долгих часов он вынужден был, не снимая парадного облачения, прощаться с послом в соответствии с требованиями сложного церемониала. У него разболелась нога, которая уже давно раздулась и посинела. 15 августа он не смог пойти к мессе, и его отнесли на руках. 20-го лихорадка усилилась, и ему внезапно стало так плохо, что двор перепугался. 26-го Марешаль, главный хирург, решил произвести кровопускание из больной ноги и обнаружил, что мясо сгнило до кости.

Этим обстоятельством все были крайне поражены.

Заметив странное выражение на лицах окружающих, король потребовал объяснений. Тогда ему со всем почтением сообщили, что нога поражена гангреной.

Это его очень расстроило.

— Разве у вас нет пилы? — спросил он. — Разве нельзя ее отрезать?

Врачи, заливаясь слезами, бормотали что-то невнятное.

— Я умру? — спросил тогда Людовик XIV.

Солгать ему не посмели, и он выказал большое мужество, узнав правду.

— Вот уже десять лет, как я готов к этому, — прошептал он и спокойно закрыл глаза.

Врачи, потрясенные этим великолепным смирением, разнесли ответ короля по всему дворцу. Фраза была встречена общим восторгом. Однако вскоре злые языки стали говорить, что подобная сила духа объясняется страстным желанием побыстрее расстаться с мадам де Ментенон…

* * *

Пока в дворцовых коридорах шушукались, Людовик XIV, застыв под вишневым бархатным одеялом с золотым кружевом, казалось, дремал.

Не выпуская руки мадам де Ментенон, с которой прожил тридцать лет, он ждал смерти.

25 августа его соборовали. 26-го он велел позвать Филиппа Орлеанского — бывшего герцога Шартрского [89]— и громко сказал ему:

— Племянник, назначаю вас регентом королевства. Вы увидите одного короля в могиле, а другого — в колыбели. Помните всегда первого и не забывайте об интересах второго.

Этим королем в колыбели был пятилетний герцог Анжуйский, единственный законный наследник Людовика XIV.

В самом деле, все принцы, которые могли бы взойти на престол, умерли за несколько лет до того довольно странным образом. 8 апреля 1711 года неожиданно скончался от оспы в возрасте пятидесяти лет старший дофин Людовик. В 1712 году с интервалом в несколько дней корь унесла его сына и сноху — герцога и герцогиню Беррийскнх. Они оставили двух сыновей: пятилетнего герцога Бретонского и герцога Анжуйского, которого еще не отняли от груди. Потрясенный Людовик XIV тут же провозгласил герцога Бретонского дофином Франции.

Но бедному мальчику недолго пришлось носить этот титул: через день после смерти родителей он тоже заболел (равно как и его маленький брат) и вскоре скончался.

Такое нагромождение трупов, конечно, вызвало толки, и в народе толковали, что уморил всю родню не кто иной, как Филипп Орлеанский: все знали, что принц страстно увлекается оккультными науками и химией.

— Он хочет посадить на трон своих, — говорили тогда.

Намек был вполне понятен: старшая дочь Филиппа Мария-Луиза-Елизавета вышла замуж за второго сына дофина, герцога Беррийского, которого теперь отделял от трона только хилый младенец.

— Вот умрет герцог Анжуйский, — повторяла толпа, — и герцогиня Беррийская станет королевой Франции…

Умер, однако, герцог Беррийский.

Все хитроумные предположения рассыпались прахом, но это нисколько не смутило обвинителей — на смену тут же явились новые гипотезы:

— Он убил зятя, чтобы самому взойти на трон, — уверяли друг друга добрые обыватели, уже забыв о прежних подозрениях [90].