Сиамский ангел - Далия Трускиновская Страница 57

Квартал, поворот, два квартала, поворот.

«Марокко»?.. Нет…

Пролетев пустой перекресток у «Марокко», кабриолет вкатил в тот самый двор, куда однажды удирала Аська. Там и встал. Фары погасли.

— Выходим, — распорядился Федька.

Марек вышел и стал ждать — что будет.

Федька прошел вперед, в полную темноту, и опустился на корточки.

— Жив, зараза? — спросил он, трогая что-то незримое.

Марек сделал два шага.

Продолговатое, темное… человек, что ли?..

— Так «Скорую» же нужно вызвать, — неуверенно предложил он.

— Никакой ему «Скорой», — все еще сидя на корточках, ответил Федька. И замолчал надолго, время от времени слегка прикасаясь к руке лежащего. — Не понять, — вдруг пожаловался он.

— Дыхание послушай.

Марек не знал, страх ли сделал его каменным столбом с гляделками, непонимание ли сути дела, а может, случилась допекавшая его прежде заторможенность, когда вместо решительных действий он только, сцепив пальцы, шевелил ими и тупо смотрел на это шевеление, бормоча какую-нибудь подходящую к случаю цитату из классики.

Вот он сказал «дыхание послушай», это были разумные слова, разумные слова в безумной ситуации.

Именно так он предложил Федьке удостовериться, что лежащий, которого он, Федька, скорее всего, и уложил, действительно мертв. А ведь следовало орать, вопить, искать пульс, спасать человеческую жизнь.

— Дыхание? Да ну его…

Федька поднялся — огромный в своем расхристанном светлом костюме.

— Еще его, суку, караулить… Пошли, посветишь.

Он достал в бардачке фонарь, сунул Мареку. Тот зажег.

— Не сейчас.

Они вернулись в полные потемки, туда, где между подвальным окном и глухой стеной лежал тот человек.

— Сюда свети.

Оказалось — Федька хотел убедиться, что не осталось следов. Он даже провел ладонями по асфальту вокруг тела, подобрал какую-то микроскопическую штуку и сунул себе в карман.

— Свет приглуши… Так.

Федька задумался, опустился на колени и подсунул руки под тело.

— Кретин… — проворчал он. Самому себе комплимент, понял Марек.

Способ оказался неподходящим. Федька встал над телом, взял его за руки, вздернул, тело село.

— Сзади подпихни, — велел Мареку.

Тут приглушенный луч уперся-таки в неживое лицо.

Осокин? Димка Осокин?

— За что ты его? — громко спросил Марек.

— Так это он и есть, наркодилер.

— Димка?

— Ну? Возьми под мышки. Так.

Нежное пятно света от фонарика пошло гулять по стенам, по окнам — это Марек, не выпуская его из кулака, обалдело пропустил руки под мышки Осокину и удерживал его, пока Федька, нагнувшись, не обнял тело и не взвалил себе на плечо.

— Фонарь погаси, идиот.

— Ага…

Марек соображал туго — не потому, что тугодум, а потому, что посторонние мысли лезли не к месту. Мешок с дровами, треугольно раззявленный, а сарайчик стоял возле этой самой стены, хотя умнее было иметь загородку в подвале, но из подвала лестница с высокими и неровными ступеньками, узкая и опасная; раззявленный на трех полешках мешок, куда быстро, споро, аккуратно ложатся другие полешки, и вот главное, с отстающей, толстой, сухой берестой. И бабка ждет, и песню поет про чайку над седой волной, и чайка смело пролетела, окунулась и вернулась, и сарайчик нужно, не опуская наземь мешка, одной рукой закрыть…

Нет же, нет, это не я хватался сейчас за тело, сказал себе Марек, а если за тело — то за какое-то совсем постороннее, вроде тех кур, которых вместе с бабкой приносил с рынка…

Димка, мачо Димка, которому даже завидовать позорно, такой это был сделанный мачо, к которому ревновать — чушь собачья, Димка, это ты? Димка Осокин, тут никакой ошибки нет? Ты — Осокин?

Тело, ты чье?

Не отзывается — так, может быть, и не Димка?

Но ведь и вопрос вслух не задан.

Или эти вопросы вслух не задают?

— Придержи, — велел Федька.

Он хотел сгрузить тело в багажник. А потом?

Свалили, уложили. Багажник закрыли. А потом?

Куда?

— Пойди, посмотри — что там на улице, — опять не попросил, а велел Федька.

Теперь Марек наконец понял — он хочет вывезти осокинское тело за город и скинуть где-нибудь в канаве. Но он благоразумно не хочет светиться.

— Чем это ты его?

— Не твое дело.

Марек вышел на улицу, все еще туго соображая, прошел в сторону «Марокко». Кабриолет у Федьки приметный, если заметят, как он тут маневрирует, и увяжут это с исчезновением Осокина…

А может, Осокин вовсе и не исчез? Тело — само по себе, а Димка Осокин — сам по себе? И есть же еще один шанс из тысячи за случайное, мгновенное и потому случайное сходство.

Несколько секунд веры в этот шанс оставалось Мареку — и он бездумно растягивал секунды своей мнимой непричастности к убийству. Ведь и крови, кажется, не было, и язык не вывалился, приметы смерти отсутствовали… может, не смерть, что-то иное?..

А возле «Марокко» уже тусовался народ. Продышаться вышел.

Марека заметили.

Он пошел к клубу вразвалочку, за многие годы блистательно научившись в этой развалочке прятать хромоту.

— Гуляешь? — спросила Ксюшка. — Ты Федьку с Димкой не видел?

— Нет, а что?

Ксюшка была встревожена и нетерпелива. Огромные, обмазанные черным, облепленные блестками глаза уже не походили на человеческие.

— Ушли — и с концами. Мне Димка нужен.

— Он тебе ничего не обещал?

— Обеща-ал… — протянула Ксюшка. — Мало ли что он мне обещал. Тс!..

Марек принял сигнал и тут же понял, от кого нужно было скрывать тайну, — подошел папик Леонтьев. Тот, кого Аська сгоряча бросила ради Федьки, а потом несколько раз пыталась вернуться.

— Поехали, что ли? — спросил папик.

— Нет, я тут еще побуду.

— Как знаешь.

Папик Леонтьев, плотный, круглолицый, пузатенький, на голову ниже дылды Ксюшки, смотрел на Марека с вопросом, и вопрос этот звучал так: ну, вы что-то там сказали друг другу, больше вам говорить не о чем, и когда же ты уберешься?

— Ты иди, я сейчас, — сказала Ксюшка своему спонсору. — Говорю же — сейчас!

Папик отступил к входу.

— Увидишь Димку с Федькой — скажи Димке, что я тут только ради него торчу, как хрен на насесте.