Династия Бернадотов. Короли, принцы и прочие... - Стаффан Скотт Страница 56

Он вырвался и нашел другой мир. Когда возникли трудности, когда Бу Бергман сказал, что его стихи никуда не годятся, он был благодарен, что с ним обращаются как с обычным человеком. Двенадцать лет занимая пост председателя ПЕН-клуба, он демонстрировал демократичный и непретенциозный склад характера (хотя, пожалуй, никогда не терял достоинства). Интересовался новой литературой, и отнюдь не легкодоступный «Остров обреченных» Стига Дагермана[155] произвел на него глубокое впечатление.

Сам Стиг Дагерман сказал о старом моряке так: «Человек в контакте с землей и подземными водами, после его кончины я буду представлять его себе как этакую ростральную фигуру на Гольфстриме».

Эрик Балингсхольмский, несчастный принц

Когда в конце XIX века число королевских отпрысков стало множиться, пришлось подыскивать им новые имена, заимствуя оные у других родов (Бертиль) или воскрешая давние. Имен Густав, Карл и Оскар уже не хватало. Вот так старинный исконно шведский Эрик снова вернулся в королевский дом Швеции после четырехсотлетнего перерыва, когда Виктория, в ту пору кронпринцесса, родила в 1899 году третьего сына.

Возможно, лучше бы воздержаться от этого имени, ведь шведским королевским особам по имени Эрик жилось, как правило, не слишком благополучно. Один король Эрик, правда, угодил на стокгольмский герб, со временем даже стал улицей, ведущей с Кунгсхольма в Старый город, а еще раньше ему поклонялись как святому (Эрик Святой[156]), но официально его не канонизировали; вдобавок ему снесли голову в сече. Эрик Померанский[157] был свергнут в 1439 году и удалился на Готланд (где повелел выстроить крепость Висборг); шведские историки, как правило, писали о нем весьма зло. Про Эрика Шепелявого и Хромого[158] мы вообще говорить не будем, хватит и того, что ему выпало жить в истории с этаким прозвищем, — на самом-то деле он был король умный и разумный, только не очень сильный. Принц Эрик Биргерссон был прозван Эриком Ничтожным, принц Эрик Магнуссон умер в кандалах в Нючёпинге, принц Эрик Альбректссон после сражения при Фальчёпинге (1389) шесть лет провел в плену, а выйдя на волю, через два года скончался; и, наконец, у нас есть Эрик XIV[159], щедро одаренный, прекрасно образованный, наполовину душевнобольной, окруженный дурными советниками, низложенный и отравленный гороховым супом. После него в течение нескольких веков ни одного из королевских сыновей не нарекали именем Эрик, что вполне понятно.

Но Виктория, похоже, лучше разбиралась в немецкой истории, нежели в шведской, а Густаву V, наверно, по обыкновению было все равно. Вдобавок это имя ощущается как исконно шведское и звучит красиво.

Перед рождением принца Эрика беременная королева Виктория принимала сильнодействующие лекарства. Пишут, что у нее в целом обстояло плохо со здоровьем, в особенности с бронхами, но вопрос в том, не шла ли речь скорее о психических проблемах; кроме того, на нее обрушились личные беды по причине смертей в семье в Германии. Так или иначе, мальчик родился с тяжелыми нарушениями и страдал эпилепсией — если этот диагноз не есть попытка деликатно описать родовые травмы. Предположительно, травму мозга. При беглом контакте принц оставлял впечатление нормального, однако сильно отставал в развитии. Новорожденный герцог Вестманландский никогда бы не смог жить нормальной жизнью.

На групповых портретах семейства Бернадот вплоть до первых лет после Первой мировой войны Эрик — приятный, слегка чопорный, никому не известный мальчик, а затем приятный, никому не известный юноша. Мундир он никогда не носил, с годами изображался в смокинге, и о нем почти ничего не было слышно. Но на фото он присутствует — как член семьи.

В возрасте двадцати лет его поселили в поместье Балингсхольм, выделенном из усадьбы Балингста, где его дядя Евгений десятью годами раньше написал ряд самых знаменитых своих пейзажей, в частности «Весну». Дом построили в 1905-м «в шведском сельском стиле» по чертежам архитектора Эрика Лундрота на скале, высоко над озером Трехёрнингшё, где тогда водились раки. В Балингсхольме Эрик прожил всего несколько лет. В ту пору это было место уединенное, добирались туда по извилистой, узкой и грязной дороге, мимо поселков и хуторов; по словам посетителей, располагался Балингсхольм километрах в пяти «от цивилизации, каковую представляла станция Худдинге». Ныне дорога заасфальтирована, а прежде безлюдный лес к северу от Трехёрнингшё густо застроен коттеджами; однако сама усадьба по-прежнему лежит в завидной splendici isolation[160].

Несчастный герцог Вестманландский жил там с охраной и обслуживающим персоналом — общим числом двенадцать человек. Прессе лишь изредка позволяли подробные домашние репортажи: пусть шведский народ знает, что бедному больному принцу живется хорошо — при адъютанте лейтенанте Таме, гувернере и домоправительнице барышне Ринман, которая растила всех трех принцев и была им вместо матери. Спальня принца располагалась на втором этаже и выходила на солнечную сторону. Он имел в своем распоряжении бильярд и кегли, теннис и птиц, лошадей и собак. Любимую собаку звали Санни. Ему читали художественную литературу и историю искусств, при нем музицировали. Внешне его изъяны явно не проявлялись; он был высок ростом и привлекателен, что подтверждает сведения о том, что страдал он от родовой травмы; характерных признаков синдрома Дауна у него не наблюдалось. Возможно, он был не в меру восприимчив к чувственным впечатлениям. За его короткую жизнь стокгольмцам доводилось лишь мельком видеть его на прогулке или по дороге в Оперу.

Судя по всему, Балингсхольм оказался не слишком удачным местожительством для несчастного принца; наверно, выбор пал на это поместье потому, что при его уединенном расположении принц никому не мешал, но, поскольку находилось оно недалеко, никто не мог сказать, что Эрика упрятали в ссылку. Хотя изоляция, очевидно, все-таки слишком чувствовалась. Поездка в Стокгольм раз в две недели — чересчур мало. Спустя несколько лет решили переселить его во дворец Хага, который уже не первый год пустовал после смерти опять же не вполне психически здорового члена королевской семьи — вдовствующей герцогини Терезы. Балингсту продали оптовику Хиршу. Сейчас там находится деловой центр — современная участь многих богатых сельских усадеб.

В Хагу Эрик переехать не успел — как выяснилось, там требовался ремонт. С июня 1917-го он жил в Дроттнингхольме. В сентябре 1918-го его не миновал бич тех лет — испанка, осложнившаяся острым воспалением легких, которое скоропостижно свело его в могилу. Буквально накануне смерти его навестил брат Вильгельм. В половине четвертого утра состояние Эрика серьезно ухудшилось, и по телефону вызвали его мать, которая, согласно официальной информации, приехала на автомобиле в половине пятого, «за минуту перед тем, как принц тихо и спокойно преставился». На самом деле она опоздала, за что, очевидно, корила себя всю оставшуюся жизнь; неумолимо суровая к другим немка ссылалась на то, что мост между Ноккебю и островом Керсё был разведен. Конечно, ей бы следовало быть подле сына задолго до «4.30 утра», но ни у кого язык не повернется упрекать бедную женщину.