Аттила - Глеб Благовещенский Страница 56

На рассвете Приск отправился к Онигисию с дарами и главное, чтобы узнать, как он хочет вести переговоры. Сопровождаемый служителями, несшими подарки, Приск подошел к воротам, но ворота были заперты и посланник стал дожидаться, не выйдет ли кто, чтоб сказать о его приходе.

Между тем, как он прохаживался перед оградою дома, к нему подошел человек, судя по Скифскому платью, варвар. Но он приветствовал Приска на эллинском языке. Это очень удивило посланника. «Скифы, будучи сборищем разных народов,– говорит он,– сверх собственного своего варварского языка, охотно употребляют язык Уннов, Готов или латинский – в сношениях с Римлянами. Но нелегко найти между ними человека, знающего эллинский язык, исключая людей, уведенных из Фракии или из приморской Иллирии. Однако таких людей, впавших в несчастие, легко узнать по изодранному платью и по нечесанной голове, а этот человек казался Скифом, живущим в роскоши; он одет был очень хорошо, а голова была острижена в кружок». Ответствуя на его приветствие, Приск спросил его, кто он таков, откуда пришел в варварскую страну и почему предпочел скифский образ жизни прежнему? Оказалось, что это был Грек из Дунайского города Виминакии; был богат и при взятии города Скифами, попал в плен, а за богатство достался при разделе пленных Онигисию, потому что богатые люди доставались, после Аттилы, на долю его вельможам. «После я отличался в сражениях против Римлян и Акатиров,– говорил Грек,– отдал своему господину по закону скифскому все добытое мною на войне; получил свободу, женился на варварке, прижил детей и теперь благоденствую. Онигисий сажает меня за свой стол, и я предпочитаю настоящую свою жизнь прежней, ибо иноземцы, находящиеся у Скифов, после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, ничем не тревожимый». Грек стал выхвалять скифское житье перед греческим и, подобно нашему Котошихину, описал состояние дел в Византии очень не привлекательными красками. «Жестокое взимание налогов, притеснения несправедливого, подкупного и бесконечного суда, наглое и непомерное взяточничество, при множестве законов полнейшее беззаконие и тому подобные обычаи просвещенного народа, говорил он, делают жизнь в Византии невыносимою». Представитель Византии, конечно, стал ему возражать и доказывать, что он ошибается; что законы греческие для всех равны, что сам царь им повинуется... Под конец разговора Грек заплакал и сказал: «Законы хороши, и Римское общество прекрасно устроено; но правители портят и расстраивают его, не поступая так, как поступали древние».

Пока таким образом у ворот Скифа Греки рассуждали о бедствиях своей земли, или лучше сказать о бедствиях гражданского быта, остающихся и до сих пор живыми, ворота были отперты и Приск, подбежав к домочадцу, спросил: когда может видеть господина? «Подожди немного, он сам выйдет»,– отвечал привратник. В самом деле, немного погодя, Онигисий вышел. Приск приветствовал его от имени посла, представил подарки и золото, присланное от Царя (должно быть, особо Онигисию), и спросил, когда и где посол может с ним говорить? Онигисий дал приближенным приказание принять подарки и золото и велел сказать послу, что он сам придет к нему сейчас. Так, действительно, и случилось. Не успел Приск воротиться к своим шатрам, как явился и Онигисий. Переговоры со стороны Греков касались того, чтобы Скиф приехал к царю в Византию и разрешил все недоразумения. Видимо, они приманивали Скифа на измену Аттиле. Но Скиф объяснил, что он будет им несравненно полезнее, оставаясь при Аттиле, ибо когда случится, может укрощать его гнев на Римлян. Видимо, что Скиф тоже хитрил ввиду подарков и золота.

«На другой день,– продолжает Приск,– я пошел ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя ее Крека. Аттила имел от нее трех детей, из которых старший был владетелем Акациров и других народов, занимавших Припонтийскую Скифию», то есть, стало быть, старший стол всей Скифской земли (по Иорнанду Акацитры жили в Киевской области, а под ним, по северному берегу Черного моря Булгары, называемые иногда Уннами-Котригурами).

«Внутри ограды (Аттилина двора) было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединенных, с резною работою; другие из тесанных и выровненных бревен, вставленных в брусья, образующие круги; начинаясь с пола, они поднимались до некоторой высоты.

Здесь жила супруга Аттилы. Я впущен был стоявшими у дверей варварами и застал Креку, лежащую на мягкой постели. Пол был устлан шерстяными коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу, против нее, испещряли разными красками полотняные покрывала, носимые варварами поверх одежды для красы. Подошед к Креке, я приветствовал ее, подал ей подарки и вышел. Я пошел к другим хоромам, где имел пребывание Аттила. Я ожидал, когда выйдет Онигисий, который уже находился внутри дворца. Я стоял среди множества людей, и никто мне не мешал, потому что я был известен стражам Аттилы и окружающим его варварам. Я увидел, что идет толпа; на том месте произошел шум и тревога, в ожидании выхода Аттилы. Он выступил из дому, шел важно, озираясь в разные стороны».

Здесь Приск в первый раз увидал Аттилу лицом к лицу. Он не описывает его наружности, зато спустя сто лет ее описывает Готф Иорнанд. «Это муж, рожденный на свет для всколебания своего народа, всем странам на ужас,– говорит он.– По какой-то воле рока распространилась о нем страшная молва, и он все привел в трепет. Величаво выступая, озирался он на все стороны, так что в самых движениях его видно было могущество лица властного. Любитель браней, но сам в бою воздержный, он был силен в совещаниях, доступен мольбам, добр и благосклонен к людям, ему отдавшимся. Он был приземистый, коренастный, мал ростом: грудь широкая, голова большая, маленькие глазки, борода редкая, волосы с проседью, черен и курнос, как вся его порода». Ясно, что портрет написан по сказаниям об Уннах Аммиана Марцеллина и Зосима.

«Когда, вышед с Онигисием,– продолжает Приск,– Аттила остановился на крыльце дома, многие просители, имевшие между собою тяжбы, подходили к нему и слушали его решения. Он возвратился потом в свой дом, где принимал приехавших к нему варварских посланников».

Между тем, ожидая Онигисия и оставаясь по этому случаю в ограде Аттилина дворца, Приск встретил здесь и посланников западных Римлян. Начались разговоры, конечно, все об Аттиле. Западные Римляне жаловались на непреклонность требований варвара. «Великое счастие Аттилы,– говорил посол Ромул,– и происходящее от этого счастия могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифиею и над другими странами, не произвел столько великих дел, как Аттила, и в такое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на Океане, и не только всех Скифов, но и Римлян заставляет он платить себе дань. Недовольствуясь настоящим владением, он жаждет большего, хочет распространить свою державу и идти на Персов».

Когда кто-то из присутствующих спросил, по какой дороге Аттила может пройти в Персию, то Ромул объяснил, что Мидия не очень далека от Скифии; что Уннам известна туда дорога; что они давно вторгались в Мидию, в то время, когда у них свирепствовал голод; что в Мидию ходили Васих и Курсих, те самые, которые после приезжали в Рим для заключения союза, мужи царского рода и начальники многочисленного войска. По их рассказам, они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, Меотиду, как полагал Ромул, и по прошествии пятнадцати дней, перейдя какие-то горы, вступили в Мидию. Персы потеснили их назад; тогда Скифы, боясь преследования, поворотили по другой дороге (через Дербента), где пламя поднимается из скалы подводной (в Баку), и возвратились в свою страну (общий очерк этого пути необходимо дает понятие, что Унны ходили в Мидию или от Дона или от Днепра через Воспор (зимою по льду), и во всяком случае из Киевской или Северской страны, ибо прежде всего проходили степной край).