Первая мировая война. Миссия России - Дмитрий Абрамов Страница 56

* * *

Мариуполь. В старину — городок-фортеция, построенная запорожскими казаками в первой половине XVIII века в устье степной реки Кальмиус, названная ими по имени реки. Так с XV века величали реку то ли турки, то ли татары. А прежде, еще в XIII веке древние русичи называли ее Калкой. Та самая Калка оставила лихую память о себе в истории всего русского средневековья и положило начало вековечному знакомству русских с монголо-татарами. Во второй половине XVIII века — в 1780-е годы городок Кальмиус заселили понтийские греки, выходцы из городов Крыма и из Бахчисарая (точнее, из Марианопольского ущелья). Приложила руку к этому сама императрица Екатерина Великая, пригласившая христиан-греков переселиться на земли России из Крымского ханства. Мудрая правительница, переселив греков и армян из Крыма, предоставила им в новых поселениях России право беспошлинного производства, торговли, освободила от уплаты налогов. Этими мерами она подорвала экономику последнего осколка Золотой Орды, а затем взяла Крым голыми руками. С тех пор фортеция Кальмиус стала немалым городом, получившим греческое имя Мариуполь.

Жестокий и кровопролитный бой ждал бригаду Дроздовского при взятии Мариуполя. Этот город на побережье Азовского моря оборонял немалый отряд большевистских сторонников. На северных и западных окраинах города ими были вырыты окопы, установлены пулеметные гнезда, подтянута артиллерийская батарея. Большевики явно понимали, что бригада Дроздовского рвется к Ростову и спешит на соединение с Добровольческой армией Корнилова. Когда батальоны бригады заняли отдельные пригородные высоты и подготовились к атаке, неожиданно со стороны города ударила артиллерия. В передовые цепи пришел приказ залечь и по возможности окопаться. В линии бойцов, готовившихся к атаке, устанавливали пулеметы.

Разрывы снарядов пахали и заставляли вздрагивать землю, осыпая дроздовцев комьями земли и осколков. Вскоре в залегшей цепи застонали раненые и, припав к земле, навеки замолчали первые убитые. Запахло пороховым чадом, кровью, поднялась пыль. Из тыла притащили саперные лопатки, офицеры начали окапываться.

— Из полевых гаубиц 122 калибра бьют, суки большевистские, — прошипел Кирилл, оценивая орудийную стрельбу красных, надевая ремешок фуражки на подбородок и машинально прикрывая голову ладонью.

— А сколько у них орудийных стволов, как думаете, прапорщик? — спросил ротмистр Новиков, стряхивая землю с фуражки.

— Думаю, пять-шесть стволов, вряд ли четыре, непохоже, — отвечал Космин.

— И снарядов-то у них немало, — определил Пазухин.

— Да, похоже, что снарядов у них на целый день хватит. Сажают часто, но куда ни попадя. Не берегут, — согласился Космин.

— Нет, верно, у них хороших артиллеристов и наводчика. Только и могут заряжать да палить, — оценил Новиков.

— Где же наша-то артиллерия? Что, зря мы ее от самого Румынского фронта тащили? — негодовал Пазухин.

Вслед за этим по позициям красных короткими очередями, скупо, но точно ударили «Максимы» добровольцев. Артиллерийский огонь красных ослабел…

Последовал новый приказ; двумя колоннами: первой — вдоль берега реки Кальмиус, второй — в обход, с запада, — атаковать предместье города. Две роты дроздовцев, прячась в посадках акаций, стараясь быть незамеченными, двинулись севернее, спустились в низину к берегу полноводной, широкой реки. Те, кто не успел, примкнули штыки на бегу. Кирилл два раза с волнением поправлял и плотнее устраивал на переносице пенсне. Выступивший на лбу пот вытирал обшлагом шинели. Двигались перебежками, не быстро, осторожно. Позеленевшие акации и ракиты, росшие по берегу, скрывали передвижение. Когда красные опомнились и увидели бойцов в погонах, с винтовками и примкнутыми для рукопашной штыками, было уже поздно. Навстречу добровольцам раздались поспешные, неприцельные и редкие винтовочные выстрелы…

Офицеры дружно ускоряют бег. Сердце холодеет, голова горит. Не слышно приказов, никто не стреляет… Страшная и грозная тишина в рядах атакующих. Только топот сотен сапог и резкое дыхание боевых соратников, готовых умереть, но сразить врага насмерть. Минута… земля летит под ногами. Левая кисть сжимает цевье, правая, как каменная, намертво ухватила приклад… Еще десяток шагов. Шальная пуля сечет воздух в сантиметре от левого виска. Кто-то слева падает, ударяясь о землю с размаху. Голова холодеет, сердце загорается сумасшедшим, бранным огнем.

«Почему такая тишина среди нас? Надо же что-то кричать, рычать, орать», — машинально мыслит Космин.

И вот оно, древнее, как сама Россия, вспыхнуло и разлилось, поддержанное сотнями глоток людей, готовых умереть, убивать, готовых ко всему:

— Ур-ра-а! — полыхнуло, вскипело и забурлило в рядах атакующих.

Космин запоминает только, как он с ненавистью всей силой рук и корпуса бьет штыком в бок кому-то из убегающих и пытающихся стрелять. Тот, в серой шинели, без погон, оголтело вопит, заваливается в сторону. В Пазухина стреляет из тяжелого нагана невысокий, широкоплечий матрос, но Алексей пригибается, а распрямившись, бьет матроса прикладом в лицо. Брызги крови… Матрос с криком роняет наган и пытается бежать. Космин догоняет и бьет его прикладом в затылок. Тот падает лицом в землю, заливаясь кровью. От удара у Космина с переносицы слетает пенсне, и, болтаясь, повисает на шнуре.

«Оно теперь не к месту. Все видно», — успевает подумать Кирилл, и вслед за Пазухиным, бегущим левее, стреляет куда-то вперед, в толпу отступающих…

Батальон дроздовцев, атаковавший вдоль реки, первым ворвался в город. Офицеры перекололи штыками и перестреляли орудийную прислугу. Батарея красных замолчала. Где-то около вокзала еще бил их пулемет. Но к полудню красные и сторонники советской власти оставили город.

Офицерская рота, где служил Космин, остановилась и расположилась на отдых в домах близ городского сада. Люди после рукопашной схватки приходят в себя, перевязывают раны и пьют… У Космина слегка подрагивает под правым коленом и слегка дрожит правая кисть и пальцы. Он залпом выпивает стакан водки, поданный ему Алексеем, не закусывает…

Вооруженные до зубов пьяные офицеры и солдаты 1-й добровольческой бригады расхаживают по улицам Мариуполя. Отдельные отряды «отлавливают» большевиков и их сторонников. Без стука вламываются в дома, которые указывают им сторонники Белого движения, хватают людей, вызывающих подозрение, связывают за спиной руки, разрывают на них одежду, бьют в лицо, бьют сапогами в живот и ниже… Выталкивают, как скот, на улицу и уводят… Там, где идут такие «аресты», слышны истошные крики, матерная брань, вой и причитания женщин, плач детей…

Центральные улицы города — Мариинский бульвар, Екатерининская — полны горожанами, приветствующими и угощающими победителей. Звонят колокола на колокольнях. Свято-Никольский городской собор, городские храмы св. Георгия и св. Харлампия полны народу. Люди молятся. Врата храмов открыты. Внутри горят тысячи свечей. Перезвон колоколов. Русская Церковь и весь православный мир празднует Вербное Воскресенье. Народ гуляет. Гуляющих полупьяных мужчин, радостных, улыбающихся женщин с букетами вербы множество. Вербу с улыбкой и поздравлениями дарят освободителям — офицерам и солдатам. В центре города двухэтажные красивые дома оригинальной архитектуры. Окна распахнуты настежь. Пришло тепло. Солнце, середина апреля. Городской сад, набережная все полны народа. Ласковое синее море приветствует добровольцев 1-й русской бригады шумным прибоем и ласковым южным ветром. На центральных улицах общее ликованье сторонников Белого движения. Добровольцев осыпают цветами, поцелуями, угощают всем, что только хранилось в погребах, наливают и пьют вместе с ними.