Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу - Марина Кравцова Страница 56

К новому, 1776 году, двор вернулся в Петербург. Великолепный Зимний притягательно расцветился огнями изящных окон.

Екатерина вздохнула с облегчением – молодая столица была ей больше по сердцу. В Москве она скучала по отраде души – Эрмитажу. Теперь можно не скучать. А можно и прокатится по городу в санях. Зайти к благоговейно любимому Александру Невскому. Лавра… Лампадки над мощами святого, молитвенное пение… Помолилась, горячо, от души. Теперь – назад. Невская першпектива… Здесь, как всегда, многолюдно. «Мой народ, мои подданные…» Митрополит Платон, помнится, такую речь сказал: «Россия! Сколь миролюбивою государынею небо тебя благословило…» Сказано было как раз перед войной. А ведь он прав, не хочет она ни войны, ни крови. Да здравствует мир и красота! Давно уже обрусев, царица продолжала любить утонченность европейской классики – наследницы Эллады, и Питер был создан словно для нее. Во многом европейский, но – русский, русский… Да она и сама его создавала по вкусу своему, творила из города-загадки Северную Пальмиру. Глядя на дворцовую площадь, гадала: какой вид она примет, будучи украшенной памятником императору Петру, над которым трудится ныне гений из Франции – Фальконе. Несколько изумительных жемчужин уже являли облик великого града, и Екатерина созерцала его, юного, в будущем. В том будущем, когда каждая черта в печальном достоинстве его будет красноречиво свидетельствовать о русском величии – растерявшим это величие потомкам…

Зима. Замерли до весны воды Невы, окоченевшие, занесенные снегом. Грустен был город, наполненный, казалось, сдержанной какой-то, тихой нежностью… Сумрачен. Екатерина вдруг подумала о тяжело плещущей где-то совсем рядом холодной Балтике… Дерзновенный Петр основал град – новую столицу – на шведской земле. Веря в промысел Божий, в судьбу свою, основал. В победе не сомневался. И сломил-таки шведа! А юг не сумел покорить. За него ей, Екатерине, выпало сие на славу Отечества совершить…

Одиноко чернел петропавловский шпиль на сером небе. Царица долго глядела на этот шпиль.

Сердце наливалось тяжестью. Что же это? И вдруг поняла: да, совсем недавно, в начале декабря, умерла в этой крепости плененная Орловым самозванка… Так и не созналась ни в чем…

Екатерине стало холодно. Она закуталась в шубу. Заболела голова, и царица пожелала возвращаться во дворец.

Ах, Петербург, Петербург, вся красота твоя – трагедия…

Проснувшись рано поутру, государыня возжелала навестить супруга в его покоях. Но обнаружила с досадой, что Потемкин уже в кабинете – работает. Екатерина аккуратненько, стараясь не шуметь, приоткрыла к нему дверь, на цыпочках вошла в кабинет. Потемкин, увлеченный, ничего не расслышал. Он сидел за столом – наместник края Новороссийского, кавалер прусского ордена Черного Орла, светлейший князь Священной Римской Империи (Австрия, налаживающая с Россией отношения, расщедрилась на пышный титул) – и что-то писал. Перед ним – книги, ворох бумаг, какие-то выписки. Императрица подошла к нему сзади, положила руки на плечи, поцеловала в висок. Светлейший вздрогнул, обернулся.

– Это ты, душа моя! – воскликнул он.

– Испугала? Прости, батенька! Думала навестить тебя, чтоб сказать, что люблю тебя безмерно, и более чем ты меня любишь, но в покоях уж нет тебя в столь ранний час…

– Спать не время, сама знаешь, государыня. Проснемся, потягиваясь, а Крым уж вновь под турками. А через Крым и к нам подобраться сумеют – благо теперь наши границы прямехонько к нему подошли. Пока ничей сей дикий край, спать нам спокойно нет никакой возможности.

– Стало быть, ты уверен, что нашим он должен стать?

– Всенепременно!

– И я так же мыслю. Но не понимают тебя, светлейший. Говорят, сны за явь выдаешь. Поостерегись.

– А мне на дураков плевать! – жестко отозвался Потемкин. – И тебе чести не делает, государыня, дурацкие речи слушать. Меня лучше слушай, матушка. Вот посмотри-ка, – он указал кивком головы на гору бумаг на столе. – Крым… ненавижу это прозвание! Таврида, матушка, Таврида! Что история говорит? Испокон веков греки-христиане населяли благословенную Тавриду. В Херсонесе Таврическом мудрейший князь Владимир принял святую православную веру. Из Херсонеса истекло к нам благочестие. Но татары, Русь разорившие, захватили и Тавриду, сделали ее своим Кырымом. А что дальше было, до сей поры болью откликается. Ибо когда османы покорили крымское ханство, то уже с благословения султана турецкого стали разбойничать дикие татары. Подумай, Катерина, сколь слез, сколько крови, сколько горя… Сколько людей погубили, угнали в полон, распродали по базарам. Уже и при твоем благословенном царствовании набеги чинили. Да что там… Но когда беспокойный этот край станет русской землею, мы обид им не помянем. Устроим в Тавриде рай земной! Никого не обидим, ничьих обычаев и верований не нарушим, но и нас обижать уж будет не с руки! Уже и сейчас у нас в Крыму много сторонников, кому осмалины поперек горла. Ах, нельзя допустить, матушка, чтоб турки вновь Крым-Тавриду поглотили, никак нельзя.

– Не допустим! – твердо сказала Екатерина.

– А как богат славный край! Мы гнездо разбойничье в диво превратим: города отстроим, виноградники, сады разобьем, земли распашем. Будут церкви и дворцы, школы и университеты, заводы и верфи. И народ нас благословит! Сколько ж можно жить грабежами да разбоями? Опять же, неверные, видя красоту храмов и служб православных, в истинную веру с охотой обратятся. Таврида – вновь христианская. Ах, государыня!

– Заслушиваюсь я тебя, князь, – Екатерина вглядывалась в его вдохновенное, светящееся лицо. – Кабы по-твоему вышло! Будем стараться, друг мой. Но нынче главное – новую войну оттянуть. Ведь не завтра же к крымцам – с манифестом.

– Права ты, государыня. Сейчас – южные рубежи укрепить, флот, армию усилить… Города строить. Корабли на Черном море… А что до хищника турецкого, то я на сближение с Австрией надеюсь. Нам этот альянс необходим. Турция против двух сильных союзных держав не пойдет.

– А все сие и есть, Гришенька, путь к Тавриде твоей желанной, – сказала императрица, вновь обнимая его за плечи.

– Права ты, матушка. Только Швеции я опасаюсь, – давно на нас жадно поглядывает.

– Балтика, – прошептала Екатерина озабоченно. – Да, Балтика…

Она очень хорошо понимала своего мужа. Но мало еще кто, кроме нее, понимал его…