Наталья Гончарова - Вадим Старк Страница 55

«Большой свет» — так в наброске общего плана будущего издания Пушкин условно назвал девятую главу романа, завершив 26 сентября 1830 года в Болдине работу над ним. Жизнь внесла в этот план перемены: восьмая глава, подвергшись существенной редакции, была выделена и превращена в «Путешествие Онегина», а ее место заняла девятая, перенумерованная в восьмую. Очевидная симметрия замысла, когда восьмая глава по закону контрапункта перекликается с четвертой, уже в Царском Селе была дополнена письмом Онегина к Татьяне.

Собственно большим светом называли в пушкинские времена только петербургский высший свет, близкий к двору, составлявший его обрамление, в которое теперь Пушкину предстояло ввести Наталью Николаевну. Став его женой, она обратила на себя внимание самой высокой сферы тогдашней русской жизни, и интеллектуальной и придворной. Если первое могло доставить ее супругу только удовольствие, то второе вызывало опасения. Он понимал неизбежность сближения с двором и императорской четой, но хотел по возможности оттянуть его. Холера уже не в первый раз расстроила планы Пушкина, который не хотел сразу вводить Наталью Николаевну в водоворот светской жизни, теперь же это происходило почти помимо его воли. Еще в августе сестра поэта Ольга Сергеевна, вовсе далекая от двора, отвечает мужу в Варшаву на его расспросы относительно Натали: «Моя невестка прелестна; я вам писала… ею восхищается Царское, а императрица хочет, чтобы она была при дворе; ее это огорчает, потому что она неглупа; или не совсем так: хотя она вовсе не глупа, но пока еще немного робка, но это пройдет, и она поладит и с двором, и с императрицей, как женщина красивая, молодая и любезная. Но думаю, что Александр, напротив, на седьмом небе; я сердита, что я далеко от Царского и не вижу их хозяйства. Физически они совершенная противоположность: Вулкан и Венера, Кирик и Улита и проч. и проч.».

Вспомним, что еще К. Я. Булгаков сравнил чету Пушкиных с Вулканом и Венерой, имея в виду контраст их внешности. Сопоставление же Ольгой Сергеевной своего брата и его жены со святыми Кириком и Иулитой, трехлетним мальчиком и его матерью, казненными во времена гонения на христианство, исходит разве что из их разницы в росте и представляется, мягко говоря, весьма ироничным.

На знаменитом полотне «Парад на Марсовом поле 6 октября 1831 года», исполненном художником Г. Г. Чернецовым, среди публики, наблюдающей парад, представлен и Пушкин рядом с Жуковским, Крыловым и Гнедичем. 15 апреля Пушкин в доме графа Кутайсова позирует художнику. Под карандашным наброском тот подписал: «1. Александр Сергеевич Пушкин, рисовано с натуры 1832 года, апреля 15-го, ростом 2 аршина 5 вершк. с половиной стоя». Это единственное документальное свидетельство о росте Пушкина — 166,7 сантиметра, правда, с учетом каблуков.

Наталья Николаевна была ростом выше Пушкина, а при каблуках разница в их росте становилась и вовсе заметной. Вспоминали, что, как только представлялась возможность, Пушкин старался не стоять рядом с женой. Этим как раз можно объяснить курьезную ситуацию, свидетельницей которой были П. А. Осипова и А. П. Керн, ее описавшая: «С нею я его видела два раза. В первый раз это было в другой год, кажется, после женитьбы. Прасковья Александровна была в Петербурге и у меня остановилась: они вместе приезжали к ней с визитом в открытой колясочке, без человека. Пушкин казался очень весел, вошел быстро и подвел жену ко мне прежде (Прасковья Александровна была уже с нею знакома, я же ее видела только раз у Ольги одну). Уходя, он побежал вперед и сел прежде ее в экипаж; она заметила шутя, что это он сделал от того, что он муж». Сделал он это, конечно, оттого, чтобы не казаться и вовсе маленьким рядом с женой, когда подсаживаешь ее в коляску.

Наступило воскресенье 25 октября 1831 года — торжественный день первого выхода Натальи Николаевны в большой свет. Он произошел на званом вечере в роскошном особняке, снимаемом австрийским посланником, литератором и публицистом графом Шарлем Луи Фикельмоном и его женой Дарьей Федоровной (Долли, как называли ее близкие люди), урожденной графиней Тизенгаузен, внучкой фельдмаршала Кутузова, на Дворцовой набережной в соседстве с Летним садом и Марсовым полем. В их доме сосуществовали два салона: самих супругов Фикельмон и матери Дарьи Федоровны, давней приятельницы Пушкина Елизаветы Михайловны Хитрово. Они сообща сумели так поставить свой дом, что, как отзывался Вяземский, «вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух салонах». Елизавета Михайловна и ее дочь давно обещали Пушкину ввести его жену в большой свет и сдержали слово. На другой день графиня Д. Ф. Фикельмон записала в дневнике: «Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь впервые явилась в свете; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое — ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное; я еще не знаю, как она разговаривает, — ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, — но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестает быть поэтом в ее присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал все мелкие ощущения, все возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете».