Тот самый яр - Вениамин Колыхалов Страница 55

В каюте бес справа прошептал: «Хватит!».

— Много ты понимаешь, дурак! Добреньким прикинулся, на службу в сторожа записался… Поздно! Проворонил хорошего человека… не заметил, когда он в никудышного превратился… С ним даже бывшее офицерьё разговаривать не желает… Поживи-ка вот таким отверженным от общества и членов союза пенсионеров… Штрафбатовец! Мудрец хренов!

Жалюзи на окне дребезжали, постукивали, словно кто-то неуверенно просился в каюту для неприятного разговора.

«Зачем послушался ведьму, плетусь на Север неизвестно зачем… покаяние пусть грешники вымаливают… Служил органам в пределах чести и совести. Не я — кто-нибудь другой дырявил бы черепа приговорённым… Может, и невиновные… Тройки решали, вот пусть им и ставят двойки по поведению, хлещут по задницам звонкими розгами…»

Наползали из прошлого огненные запредельные мысли: качнулась сторожевая вышка… вздрогнул яр… кулачище из многоместной ямины опять пригрозил Нагану Натановичу… Пугало и на фронте причиняло бойцу постоянное кровеволнение: разжатые, растопыренные пальцы душили во сне, вырывали из глотки куски мяса. На заданиях снайперская винтовка во время прицела предательски вздрагивала, будто по стволу резко щелкали пальцем… невидимый надмогильный сгусток ярости зависал над мушкой, мешал прицельному огню.

Проглотил три разноцветные таблетки, выданные доктором сухим пайком. Лекарства давно не приносили успокоение, не оказывали лечебного эффекта. Фронтовик принимал пилюли и порошки в надежде навсегда избавиться от ночных кошмаров, дневных галлюцинаций. В глуби сознания гнездилась вера в лучшее, не хотелось разрушать собранное по пёрышку гнездо.

Позабыв запереть каюту на ключ, Воробьёв вышел на узкий простор палубы.

Ветер усилился. Обь вспенилась. Раздолье небес сократили наплывы туч.

«Встретится сейчас давний знакомец — всё выскажу кадровому офицеру госбезопасности… нельзя так унижать ветерана-гвардейца… дни победные скоро засветятся, а он от ресторанного застолья отказался… за личный счёт собирался его угостить… Дань уважения — ноша лёгкая, посильная. Чего испугался штрафник?!»

По обеим сторонам разгульной реки тянулся береговой неуют. Отвергнутые водой льдины отживали свой отведённый природой век.

Совсем не майское — муторное настроение не покидало сутулого гвардейца. Слабеющие мышцы плеч и груди часто отзывались точечной болью. Голову обносило прострелами, мучило резкими неожиданными толчками, будто её пытались вывести на орбиту, но она всячески сопротивлялась чужой воле и силе.

Верхнее давление подпрыгивало под двести пунктиков, нижнее часто переваливало за сто. Тонометр в дорогу не взял — зачем лишний и почти бесполезный груз. Стареющий человек сам всегда угадывал о переборах артериального давления по хлопьям чёрного снега в глазах, по рези пробегаемой толчками крови, по току от головокружения.

Раньше частенько помогал лекарь Есенин. Прочтёт пяток магических стихов-заклинаний — успокоится, похорошеет душа, сердце прекратит сбойный ритм, задышит нормальной пульсацией: оно прислушивалось к строкам со всей чуткостью живого существа.

Поэзия мага не потускнела с годами. Такое наваждение — точно сам стал покрываться ржавчиной лет. Ещё со времён проклятой Ярзоны она наслаивалась на послушную судьбу. Поддали свободе пинка под зад. Пошла нараскорячку жизнь, опаскудила служба.

В кормовой части теплохода ветер был слабым: стихия обтекала судно, слегка взвихривая потоки.

Фронтовик ждал появления Горелова, испытывая жар от ожидаемой словесной дуэли… Редкие пассажиры, в основном из нефтяной и геологической братии, шумно прогуливались по открытому тоннелю могучего теплохода. С языка слетали названия нефтяных и газовых месторождений, немалые суммы заработков.

Завидовал Воробьёв этой гордой смене, не запятнавшей себя подлыми доносами, волчьей службой в НКВД. Их радость светилась на лицах… ни одного матерного слова от подгулявших парней. Росло совсем новое поколение, не ведающее страха, болезни совести… За них воевал, по-снайперски отправлял в небытие врагов…

«Ну где ты отсиживаешься в каюте-окопе?! Выходи! Сверкни вот такой же молодостью духа…».

Он искоса заглядывал в окна, пытаясь узреть беглеца…

Неожиданно потеряв к нему всякий интерес, погрузился в иные мысли.

«Криминалисты утверждают: убийц всегда тянет на места преступлений. Когда-нибудь они всё равно ступят на тропу крови… Не погнало ли меня то незаросшее чувство злодейства? Столько лет минуло, а чертополох не погулял по памяти, всё свежо, как травка молодая, сочная…»

Испугался такой параллели вывода… заглянул в Зазеркалье, а там снова вышки, бараки, побрякивание гладеньких патронов, выданных для исполнения приговоров… И кулак из песка, перемешанного с известью… Запах хлорки долго держался в ноздрях. Раз над солдатским котелком — обед был вскоре после форсирования Одера — пахнуло сыростью Колпашинского яра и неистребимым запахом хлорной извести. Откуда налетели дьявольские наваждения, примешались к жидковатой горошнице. Хотелось есть, но от пробки в горле не смог пропихнуть ни ложки желтоватой еды.

Ко дню Победы фронтовые воспоминания сгущались, приобретали яркие черты треклятой войны. Тягомотная жизнь разбивалась на большие блоки. Ярзона имела глыбину песчано-глинистую, война бесформенную — из горластых орудий, искорёженной техники, винтовки-снайперки, мушка которой словно слилась с правым зрачком и сидит там до сих пор.

Послевоенная эпоха представляла горушку мытарств по разным конторам. Водочного зашибалу долго не держали в организациях, вежливо избавлялись от услуг. Сторожил пивные ларьки, бегал по мелким поручениям хозяев жизни. Сам себя хозяином жизни не чувствовал. Сваленная с плеч война сулила в будущем многообещающие льготы, но Родина открещивалась от наплывшей массы ратников. Подсовывала им страшненькие машины-инвалидки, гоняла на частые подтверждения полученных на войне ранений, будто нога или рука вновь успели вырасти в чудодейственном мире сплошного социализма.

Наведывались из органов, сватали в осведомители. После такого наглого, оскорбительного предложения месяца на три протрезвел, устроился дворником в военкомат, но за отдание чести потрёпанной метлой капитан обиделся и повёл наступление на обладателя уличной должности.

— Катитесь вы все, тыловые крысы, на ху…тор бабочек ловить!.. Меня сам маршал Жуков в Берлине по плечу похлопал, за мастерство снайперское похвалил…

До мельчайших подробностей помнит ту встречу. От Георгия-Победоносца коньячком дорогим попахивало, на нижней губе волдырёк красный угнездился… Свита хмурится, охрана волнуется, а он такой красноморденький — душа нараспашку. Улыбка на всю Победу. Мужик и мужик простой…

Далеко во времени отодвинулся тот приятный эпизод. Так далеко, что на последней встрече со школьниками рассказать о нём забыл.

Вся жизнь сжалась в ком и катится к закату…

Под вечер сморил сон. Из глубин Зазеркалья полезли серые рожи привидений. Бесплотные, они просачивались сквозь потное тело фронтовика, окуривали едким вонючим дымом. Не удавалось оборвать сновидение, изгнать от изголовья всю нечисть…