Угрюмое гостеприимство Петербурга - Степан Суздальцев Страница 55

— Я, кажется, не заслужил подобного упрека, — сквозь зубы произнес Шаховской. — Я никогда не распускал никаких слухов и…

— Помолчи, — перебил Суздальский.

— Андрей Петрович, вы не правы, — покачал головой император. — Герцог Глостер женился на супруге графа Воронцова — без развода. Он опозорил честь русского дворянина, приближенного ко двору моего брата. И вы — Андрей Петрович, вы — сказали Александру Павловичу, что герцогиня Глостер не та, кто она есть на самом деле. Вы солгали.

— Я предотвратил конфликт между державами, — невозмутимо отозвался Суздальский.

— Не вам решать, что должен делать император, — грозно сказал Николай. — Вы должны были, вернувшись в Россию, подробно изложить все без искажений. И император должен был вынести решение. Но вы солгали. Прошло больше двадцати лет, и я не желаю сейчас это вспоминать. Однако в свете последних событий я должен что-то сделать.

Государь выразительно посмотрел на Суздальского. Тот слушал, просто слушал, без эмоций.

— Сегодня же, вернувшись домой, вы объявите своему гостю о его немедленном возвращении в Британию, — заявил Николай.

— Я этого не сделаю, — невозмутимо ответил Андрей Петрович.

— Что?! — воскликнул император.

Он не привык, чтобы ему перечили — тем более столь безапелляционно. Николай в гневе смотрел в выцветшие глаза старого князя и ощущал одновременно негодование и смятение. Он государь, самодержец. Он вершит судьбы народов, он ежедневно принимает решения, которые влияют на судьбу огромной страны. Но он не в силах заставить своего приближенного исполнить царскую волю. Как же это возможно? Николай нахмурил брови, он был крайне недоволен ответом. И главное, он не мог понять, как смел Суздальский отказаться. Но, заглянув в эти пустые, ничего не выражающие, волчьи глаза, император вдруг понял: Андрей Петрович его не боится. Он богатый и знатный вельможа. Он уже не состоит на службе. Он не стремится быть при дворе. Мнение света для него пустой звук. И он стар — слишком стар, чтобы чего-то бояться.

— Вы хотите ослушаться моего решения? — грозно спросил Николай.

— А что мне предлагается? Отказать от дома мальчику, которого ненавидит весь Петербург, мальчику, которому я обещал свою защиту и поддержку. Я скорее отправлюсь в Сибирь, чем сделаю это, — уверенно сказал Андрей Петрович.

— Вы считаете себя неуязвимым, Андрей Петрович, — медленно и четко произнес император, — но не забывайте, что и у вас есть слабое место. Ваш сын, помнится, недавно стал надворным советником — самое время, чтобы отправить его куда-нибудь. Например, в Турцию.

— Если на то воля государя, то почему бы и не отправить? — согласился Суздальский, махнув при этом рукой в знак полного своего безразличия.

— Ваше величество! — вмешался Шаховской. — Но ведь Турция сейчас не самое безопасное место для… [76]

— Я тоже так думаю, — кивнул Николай, — разумеется, если Петр Андреевич откажется от оказанной ему чести…

— Мой сын примет любое назначение, — перебил Суздальский.

— А этот мальчишка, маркиз Редсворд, уедет из России в скором времени, — закончил император. — А что до вас, Андрей Петрович, мне как раз нужно отправить в Индию посла. Это должен быть человек опытный, очень уверенный и очень сильный. У меня нет лучшей кандидатуры на этот пост, чем вы.

— Но местный климат, ваше величество… — снова вмешался Шаховской.

— Иван Леонтьевич, вы свободны, — властно произнес государь.

Он подождал, пока Шаховской скроется за дверью, затем сел в кресло против Суздальского и сказал:

— Вы столько лет служили России. Еще при моей бабушке, еще при моем отце. Вы были одним из самых могущественных политиков Европы. Но ваше время кончилось, Андрей Петрович, вы отжили свой век.

— Век еще не отжил, — возразил старый князь и улыбнулся.

Николаю стало не по себе от этой уверенной и дерзкой иронии, которая проскальзывала в тоне Суздальского, его оскале и глазах. Он был император, но при этом почти вдвое моложе старого князя.

Андрей Петрович смотрел на него не как на всемогущего государя, но как на человека, одного из тех, кто на его памяти садился на трон. Андрей Петрович жил и стал известным еще до рождения Николая. Он видел, как одна эпоха сменяет другую. Он неоднократно наблюдал, как скипетр и держава кочуют из рук в руки, как происходит становление царя. И он знал, что даже самые суровые государи рано или поздно умирают, умирают точно так же, как и все остальные. И в смерти их нет ничего особенного, жизнь не останавливается и мир не рушится — все идет своим чередом. Le roi est mort, vive le roi! [77]

С волнением Николай подумал, что, может статься, Андрей Петрович переживет и его. От этой мысли он почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине.

— Вы были великим политиком, — хрипло произнес Николай. — Вы, словно огромный факел, освещали Россию последние пятьдесят лет. Но теперь вы будете медленно угасать, пока…

— Пока индийский климат не убьет меня? — усмехнулся Андрей Петрович.

— Вы дерзите! — Внезапно император пришел в ярость. — Вы могли ссориться с Шаховским, но я ваш император! Скорее Зимний дворец сгорит в огне, нежели я позволю вам вести себя подобным образом.

— Мне слишком много лет, чтобы кто-то позволял мне вести себя каким-либо образом, — оскалился старый князь. — Я не боюсь монаршего гнева.

Он встал и направился к выходу.

— Андрей Петрович, — бросил ему вслед Николай. Тот обернулся. — Вы свободны.

Суздальский кивнул и вышел за дверь, оставив императора в одиночестве.

«Что же мне с ним делать? — думал Николай. — Отправить в Сибирь? За государственную измену, за заговор, за содействие британской короне? Суздальского многие не любят. Другие очень уважают. Но едва ли кто-то поверит в его причастность к государственной измене. А ссылать человека из-за того, что он мне не по нраву… так нельзя.

Отправить его в Индию? Если он, отойдя от государственных дел, имеет такое влияние, что будет, если он вернется? Не решится ли он и вправду восстать против меня? Нет, он не станет. Да и велико ли будет его влияние, когда он будет безвылазно сидеть в Индии? Но тогда что же?

Его слабое место — его сын. Как бы он ни держался, что бы он ни говорил, он дорожит единственным своим ребенком, своим наследником. Страх за судьбу своего сына заставит Андрея Петровича смирить неуемную гордость».