Ульяновы и Ленины. Тайны родословной Вождя - Михаил Штейн Страница 54

Консультантом Лечсанупра Кремля был старший врач хирургического отделения Солдатенковской (Боткинской) больницы В.Н. Розанов, к которому с большим уважением и доверием относился В.И. Именно к нему 25 мая 1922 г. обратилась М.И. Ульянова с просьбой принять участие в осмотре больного вместе с Ф.А. Гетье, Л.Г. Левиным, Н.А. Семашко, Д.И. Ульяновым. Вспоминая этот визит, Розанов писал впоследствии: «Итак, в этот день грозный признак тяжкой болезни впервые выявился, впервые смерть определенно погрозила своим пальцем. Все это, конечно, поняли: близкие почувствовали, а мы, врачи, осознали. Одно дело разобраться в точной диагностике, поставить топическую диагностику, определить природу, причину страдания, другое дело — сразу схватить, что дело грозное и вряд ли одолимое, — это всегда тяжело врачу. Я не невропатолог, но опыт в мозговой хирургии большой; невольно мысль заработала в определенном, хирургическом направлении, все-таки порой наиболее верном при терапии некоторых мозговых страданий. Но какие диагностики я ни прикидывал, хирургии не было места для вмешательства, а это было грустно, не потому, конечно, что я хирург, а от того, что я знал: борьба у невропатологов будет успешна только в том случае, если имеется специфическое заболевание. Рассчитывать же на это не было никаких оснований. У меня давнишняя привычка спрашивать каждого больного про то, были ли у него какие-либо специфические заболевания или нет. Леча Влад.[имира] Ил.[ьича], я, конечно, его тоже об этом спрашивал. Влад.[имир] Ил.[ьич] всегда относился ко мне с полным доверием, тем более, у него не могло быть мысли, что я нарушу это доверие. Болезнь могла длиться недели, дни, годы, но грядущее рисовалось далеко не радостное. Конечно, могло быть что-либо наследственное или перенесенное незаметно, но это было маловероятно» [453].

Мы видим, что Розанов пытался найти следы «специфического заболевания» (сифилиса), что давало бы надежду на успех лечения. Но ему это не удалось, о чем он пишет с сожалением.

Об этой же болезни, судя по мемуарам, спрашивал В.И. и офтальмолог М.И. Авербах. Выступая на собрании в городской больнице им. Г. Гельмгольца, он, в частности, говорил: «…в первый раз встретился я с Владимиром Ильичом 1 апреля 1922 года. Это было еще в первом периоде его роковой болезни, когда он еще работал, выступал, но жаловался на головные боли, плохой сон, быструю утомляемость и невозможность работать так, как хочется, и столько, сколько нужно…

В этот, как и в другие разы, я приглашался для исследования глаз Владимира Ильича не по его инициативе (своими глазами он был вполне доволен), а по указаниям лечивших врачей, которые ожидали от моего исследования одного из двух результатов: либо в глазах случайно окажутся изменения, которые могут давать какой-либо повод для головных болей, либо глаза, являющиеся, так сказать, окошечком, чрез которое до известной степени можно заглянуть в мозг, дадут какой-нибудь ключ для объяснения мозгового процесса, бывшего вначале у Владимира Ильича еще совершенно таинственным.

…С точки зрения неврологии, глаза были совершенно нормальны и не давали никакого ключа для разгадки мозгового процесса, как и сами не служили основанием для головных болей и других нервных расстройств» [454].

Добавлю, что, по моему мнению, с такой же целью был вызван к В.И. консультант Лечсанупра Кремля отоларинголог Л.И. Свержевский. Только здесь речь могла идти о изменениях в миндалинах, носовой полости и т. п. Но никаких изменений, которые могли заинтересовать невролога, также не было обнаружено.

Продолжая делиться со слушателями воспоминаниями о В.И., М.И. Авербах говорил: «К характеристике Владимира Ильича добавлю еще одну чрезвычайно красивую черту. Врачу трудно обойтись без разных мелких житейских вопросов чисто личного характера. И вот этот человек огромного, живого ума при таких вопросах обнаруживал какую-то чисто детскую наивность, страшную застенчивость и своеобразную неориентированность» [455].

Последняя фраза, на мой взгляд, дополнительно свидетельствует, что приобретенного сифилиса у В.И. не было. Что же касается наследственного сифилиса, то ответ на этот вопрос мог дать только анализ крови и пункция спинного мозга. Но о результатах этих анализов чуть ниже. А пока отмечу, что, по мнению специалистов, признаком позднего врожденного сифилиса, который проявляется через несколько лет после рождения ребенка (вариант, что В.И. родился с явными признаками сифилиса, полностью отпадает), являются деформированные зубы — полулунные выемки верхних резцов. Однако зубной врач, лечивший В.И. с 1918 г., В.С. Юделевич, которого также привлекли к определению диагноза, говорил 18 февраля 1924 г. на вечере памяти В.И. в Московском одонтологическом обществе: «… Если, в частности, говорить о зубах В.И., то его зубы, крепкие по конструкции, желтого цвета… в общем правильные по форме, расположению и смыканию. Верхние резцы — широкие (ширина режущего края почти равна длине коронки зуба) с сильно развитым режущим краем, загнутым внутрь (к небу), — и зубы его, без сомнения, прекрасно гармонировали с общим впечатлением прямоты, твердости и силы характера» [456].

Итак, врачи-специалисты каких-либо изменений в организме В.И. по своему профилю не находят. Но это не успокаивает отечественных неврологов и невропатологов.

Тем временем в Москву прибывают крупнейшие медицинские светила, которых рекомендовал О. Фёрстер. Первым приехал уже знакомый нам Г. Клемперер. Вслед за ним— известный терапевт, невролог, невропатолог, специалист по сифилису нервной системы А. фон Штрюмпелль (он стал на консилиуме старшим группы иностранных врачей); невропатолог, специалист по сифилису головного мозга М. Нонне, невропатолог и психиатр О. Бумке, терапевт О. Минковски. Из Швеции прибыли специалист по локализации нервных центров в мозгу, в частности центров, поражение которых вызывает афазию, то есть потерю речи, невропатолог С.Э. Хеншен и его сын невропатолог Ф. Хеншен.