История чтения - Альберто Мангель Страница 54

Роджер Бэкон, писавший в начале XIII века, критиковал новые системы каталогизации, основанные на переводах с арабского, поскольку, по его мнению, тексты Аристотеля при переводе на арабский подверглись сильному влиянию исламской культуры. Бэкон, ученый-экспериментатор, изучавший в Париже математику, алхимию и астрономию, был первым европейцем, подробно описавшим процесс изготовления пороха (который все равно не использовался в военных целях до следующего века) и предположившим, что когда-нибудь благодаря солнечной энергии появятся корабли без гребцов, экипажи без лошадей и машины, способные летать. Он обвинял таких ученых, как Альберт Великий и святой Фома Аквинский, в том, что они притворяются, будто читали Аристотеля, хотя ничего не смыслят в греческом, и, признавая, что от арабских комментаторов можно «кое-чему» научиться (в частности, он восхищался Авиценной и, как мы уже знаем, усердно изучал труды аль-Хайсама), все же полагал, что необходимо читать оригинальный текст, чтобы составить собственное мнение о нем.

Во времена Бэкона семь гуманитарных наук аллегорически находились под защитой Девы Марии, как изображено на тимпане над западным порталом Шартрского собора. Чтобы достичь этого теологического превращения, истинный ученый, согласно Бэкону, должен досконально изучить естественные науки и языки; для этого необходимо было знать математику и грамматику. В системе каталогизации знаний, предложенной Бэконом (которую он собирался изложить в огромном, энциклопедическом и так и не завершенном «Opus principale»), познание природы было подкатегорией познания Бога. Движимый этим убеждением, Бэкон много лет боролся за введение естественных наук в программу университетов, но в 1268 году смерть папы Климента IV, который симпатизировал его идеям, положила конец этому плану. Всю оставшуюся жизнь Бэкон оставался непопулярным среди своих товарищей-интеллектуалов; некоторые из его научных теорий вошли в Парижское осуждение 1277 года, и до 1292-го он находился в тюрьме. Считается, что он умер вскоре после освобождения, так и не узнав, что будущие историки назовут его Doctor Mirabilis — Чудесный Доктор, для которого у каждой книги есть свое место, являющееся в то же время ее определением, и каждый аспект человеческих знаний принадлежит к научной категории, точно его описывающей.

Категории, которые приносит чтению читатель, и категории, в которых существует само чтение, – научные, общественные и политические категории, на которые разделены книги в библиотеках, – постоянно изменяют друг друга, причем, кажется, более или менее случайным образом. Каждая библиотека, по сути, является библиотекой предпочтений, и каждая отдельная категория имеет множество исключений. После того как в 1773 году была прекращена деятельность ордена иезуитов, книги, собранные в здании ордена в Брюсселе, были переданы в Бельгийскую Королевскую библиотеку, но в ней для книг не оказалось места. Поэтому книги перевезли в пустующую иезуитскую церковь. Но в церкви было полно мышей, и библиотекари стали искать способ защитить книги. Секретарю Бельгийского литературного общества было поручено отобрать самые ценные и разместить их на полках в центре нефа, а все остальные попросту сложили на полу. Решили, что мыши будут обгрызать те книги, которые лежат с краю, а остальные, таким образом, уцелеют ^[414].

Есть даже библиотеки, в которых категории вообще никак не соотносятся с реальностью. Французский писатель Поль Мессон, работавший во французских колониях, обратил внимание, что в Национальной библиотеке в Париже мало итальянских и латинских книг XV века, и решил поправить дело, составив список книг этой категории, который должен был «спасти престиж каталога», – в этот список входили только выдуманные им названия. Когда его старинная подруга Колетт спросила, какой смысл в несуществующих книгах, Мессон негодующе ответил: «Не могу же я думать обо всем!» ^[415]

Место, предназначенное для искусственно созданных категорий, такое как библиотека, предполагает наличие логической вселенной, вселенной-питомника, где все имеет свое место и определяется им. В своем знаменитом рассказе Борхес доводит идею Бэкона до предела, воображая библиотеку, необъятную, словно Вселенная. В этой библиотеке (фактически являющейся размноженной до бесконечности Национальной библиотекой Буэнос-Айреса на улице Мехико, директором которой был слепой Борхес) ни одна книга не повторяется. Поскольку на полках находятся возможные комбинации алфавита, среди рядов бессмысленных буквосочетаний можно найти все существующие или воображаемые книги: «…подробнейшую историю будущего, автобиографии архангелов, верный каталог Библиотеки, тысячи и тысячи фальшивых каталогов, доказательство фальшивости верного каталога, гностическое Евангелие Василида, комментарий к этому Евангелию, комментарий к комментарию этого Евангелия, правдивый рассказ о твоей собственной смерти, перевод каждой книги на все языки, интерполяции каждой книги во все книги, трактат, который мог бы быть написан (но не был) Бедой Достопочтенным по мифологии саксов, пропавшие труды Тацита». В конце рассказчик Борхеса (тоже библиотекарь) блуждает по бесконечным коридорам, воображает, что Библиотека – это лишь категория другой, величайшей библиотеки и что ее беспорядочное собрание где-то в точности повторяется. «Эта изящная надежда, – заключает он, – скрашивает мое одиночество» ^[416].

Коридоры, книжные шкафы, полки, формуляры и компьютеризированные каталоги предполагают, что придуманные нами категории существуют на самом деле, и благодаря этому допущению любой книге может быть приписано любое назначение. Отнесенные к художественной литературе «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта – юмористический роман о приключениях; в разделе «Социология» мы воспримем книгу как сатирическое исследование Англии XVIII века; в разряде детской литературы – это сказка о великанах, карликах и говорящих лошадях; в категории фэнтези – предтеча научной фантастики; как книга о воображаемом путешествии она может оказаться в разделе путевых рассказов; ее можно отнести к классике как представителя западной литературной традиции. Категории исключительны; чтение – нет, – или, по крайней мере, не должно быть исключительным. Какая бы классификация ни была избрана, любая библиотека тиранизирует акт чтения и заставляет читателя – любопытного читателя, бдительного читателя спасать книгу из категории, к которой она приговорена.