Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века - Павел Уваров Страница 53

Луазель не выступал в роли стенографиста, но реплики «Диалога…» выстроены вполне правдоподобно, с намеком на психологическую достоверность (молодые склонны громко возмущаться, старшие более рассудительны). В центре «Диалога…» — судьбы адвокатов Парижского парламента, рассмотренные в качестве особого ordo — сословия, чина.

Оrdo advocatorum представляет особый интерес как объект для изучения того, как формировалась социальная идентичность профессиональной группы. История этой группы уходила корнями вглубь веков, а сама она обладала рядом черт средневекового братства. Адвокаты парламента совместно с прокурорами образовывали конфрерию Св. Николая. 9 мая они устраивали торжественные шествия в честь своего святого покровителя, и во главе процессии шел предводитель братства — батонье (жезлоносец), который нес жезл или хоругвь Св. Николая. После этого устраивался торжественный обед, и тем, кто на него не явился, грозили строгие кары. Братство имело свою кассу для организации церковных служб в честь святого патрона и свой «ящик для бедных» ^[322]. Группа была достаточно сплоченной, ориентированной на постоянное взаимодействие: по роду деятельности адвокаты тесно общались друг с другом, и критерием их успеха была репутация, основанная на мнении коллег. Как мы уже поняли, адвокаты отнюдь не относились к «немотствующему большинству». Некоторые из них были авторами сочинений юридического, политического и историко-литературного характера, многие публиковали свои судебные речи, большинство из них даже в своих нотариальных актах (завещаниях, брачных контрактах, дарениях и др.) проявляли особое красноречие. Таким образом, источников для изучения самосознания парижских адвокатов достаточно.

Но эта группа не являлась корпорацией. Адвокаты не приносили взаимной присяги, не составляли юридического лица, у них не было своего устава, и даже внешние границы этой общности с трудом поддавались определению. В социально-культурном отношении адвокаты не слишком отличались от магистратов — владельцев судебных должностей и до поры не противопоставляли себя им. Однако в конце XVI — начале XVII века обстоятельства сложились так, что адвокаты были вынуждены всерьез задуматься о своем самоопределении, о своей социальной роли и о месте в обществе.

Забастовка адвокатов и текст «Диалога…» были подвергнуты анализу в статье израильской исследовательницы Мириам Ярдени ^[323]. Будучи близка к только входившей в силу «новой социальной истории», она предложила достаточно цельную интерпретацию, согласно которой и сочинение Луазеля, и сама забастовка стали итогом социальных процессов «большой длительности», внезапно осознанных адвокатами. Долгое время адвокатура была основным путем продвижения к судейским должностям. Чтобы занять должность советника парламента, королевского адвоката или прокурора, президента одной из палат, требовалось не только юридическое образование, подкрепленное ученой степенью, но и адвокатский стаж. Молодые, да и пожилые адвокаты ежедневно посещали Дворец правосудия, присутствовали на судебных заседаниях, обсуждали речи коллег, обменивались мнениями по вопросам процедуры и юриспруденции. В идеале успехи адвоката должны были обратить на него внимание монарха, и тот мог выбрать его в качестве королевского прокурора или одного из королевских адвокатов. В любом случае, зарекомендовав себя выступлениями в суде или прославившись учеными консультациями, адвокат рассчитывал на получение места «по ту сторону барьера», став судьей либо в одной из палат парламента, либо в иной суверенной курии, в крайнем случае — в провинции. Кто-то так и оставался всю жизнь адвокатом, но это до поры до времени не рассматривалось как карьерный провал. При этом практика продажи должностей существовала давно ^[324]. Однако об этом в парламентской среде предпочитали не говорить. До самого конца XVI века новоиспеченный судья приносил присягу, в которой, помимо прочего, клялся в том, что не приобрел должность за деньги. Такой же «фигурой умолчания» оставались размеры гонораров адвокатам и прокурорам, хотя общественное мнение постоянно негодовало по поводу алчности судейских. Напротив, сами адвокаты склонны были подчеркивать публичный характер своей деятельности. И в идеале, как считал, например, королевский адвокат Ги Фур де Пибрак, адвокатам стоило бы назначать государственное жалованье.

В XVI веке магистраты и адвокаты составляли единую социальную среду, связанную семейными узами, общностью культуры, образа жизни ^[325]. Тем более нелицеприятной стала открывшаяся истина: чтобы стать советником парламента, надо было либо приходиться сыном (племянником, зятем) владельцу должности, либо быть настолько богатым, чтобы приобрести вакантную должность. Адвокатский стаж, раньше бывший хоть и не достаточным, но все же необходимым атрибутом карьерного роста, превратился в пустую формальность.

Современники отмечали, что важным рубежом стал 1596 год, когда из текста клятвы при вступлении советника в должность были изъяты слова о том, что он не приобрел ее от кого-либо за деньги ^[326]. Судьи на глазах становились «дворянством мантии», а адвокаты приближались к миру представителей «технических профессий», к обслуживающему персоналу. Злополучное постановление Меркуриала потому и вызвало столь бурную реакцию, что затрагивало необычайно болезненный аспект существования адвокатов — вопрос оплаты, сразу же переосмысляемый как вопрос чести.

Антуан Луазель-младший был возмущен, заявив, что уже многие из его товарищей твердо решили оставить адвокатуру, «откуда полностью изгнана честь. Разве это не позор, что нас принуждают поступать подобно сержантам, которые обязаны в своих отчетах (exploicts) ставить сумму, полученную ими от участников процесса, в виде платы (salаire), размеры которой определены ордонансами? Поскольку наша плата не ограничена… было бы стыдно не только писать, но даже говорить о ней. Размеры вознаграждения зависят у нас исключительно от щедрости сторон», теперь же, по словам молодого адвоката,