Рассекречено? Правда об острых эпизодах советской эпохи - Владимир Воронов Страница 52

Правда, тут тов. Мерецков «слегка» загнул: на сплошное минирование в указанных им масштабах потребовалось бы поистине фантастическое количество взрывчатки, какового не было не только у финнов — у всех тогдашних воюющих держав вместе взятых. Да и действительно мощных железобетонных дотов, так называемых «миллионников», у финнов было не так уж и много. Но кого на том совещании интересовали реальные факты?

«Таких укрепленных линий не знала мировая война… — божился начальник Генштаба Шапошников. — …Нужно со всей ясностью сказать, что это был первый опыт атаки сильной бетонной обороны». Ну, если первый, если это круче линии Мажино с линией Зигфрида впридачу…

А что, скажут, разве не так? Ведь и сейчас на Карельском перешейке кое-где можно видеть остатки былых сооружений, посему шастающие там грибники любят утверждать: «я сам видел, я там лазил, я там грибы собирал, я штурмовал…». Но только все эти доты, дзоты, казематы и прочие руины — кроме, быть может, руин одного-единственного дота-«миллионника», что возле Выборга, — принимаемые дилетантами, неучами и любителями грибных походов за остатки легендарной линии Маннергейма, вообще никакого отношения не имеют к Зимней войне и пресловутой линии: то, что невежи истово принимают за нее, построено финнами уже в ходе «Войны-продолжения» 1941–1944 годов, точнее — в 1943/1944 году. Реальные же укрепления настоящей линии Маннергейма были подчистую уничтожены: советские саперные команды взрывали их чуть ли не сразу после захвата. Приказы на этот счет были отданы вполне конкретные, исполнили их безукоризненно, так что уже летом-осенью 1940 года от пресловутой линии вообще и следа не осталось.

«Утверждали, — писал Маннергейм, — что наша оборона на Карельском перешейке опиралась на необыкновенно прочный и выстроенный по последнему слову техники железобетонный оборонительный вал, который можно сравнить с линиями Мажино и Зигфрида и который никакая армия никогда не прорывала. Прорыв русских войск явился „подвигом, равного которому не было в истории всех войн“, как было сказано в одном из официальных заявлений русской стороны». «Все это чушь!» — эмоционально восклицает Маннергейм, в действительности оборонительную линию «образовывали только редкие долговременные пулеметные гнезда да два десятка выстроенных по моему предложению новых дотов, между которыми были проложены траншеи». На всю оборонительную линию протяженностью около 140 километров, писал Маннергейм, было всего 66 бетонных дотов, из которых 44 построены в 1920-е годы и уже безнадежно устарели, а «многие из них отличались неудачной конструкцией, их размещение оставляло желать лучшего». Остальные доты были современными, по словам Маннергейма, «слишком слабыми для огня тяжелой артиллерии».

Это подтверждается и документальным описанием одного из важнейших участков финской обороны — укрепрайона Тайпале, представленным историком Кириллом Якимовичем: несколько «бетонных строений, представляющих собой тонкостенные пулеметные укрепления фронтального огня, расположенные в наиболее критических узлах». И — никаких противотанковых надолбов, а лишь небольшие цепи камней и бревенчатые завалы, не представлявшие практически никакого препятствия даже для танков тех времен. Ну, еще ров, выкопанный резервистами, колючая проволока, да еще порядка 70 деревоземляных огневых точек (дзотов) на участке от Кивиниеми до Тайпале. Были и такие опорные пункты, «основу которых составляли вырытые в податливом песке пулеметные гнезда». «Захваченные доты, — цитирует историк документ, — не имеют технического оборудования, нет ФВО (фильтровентиляционное оборудование. — Авт.), нет бронезаслонок в амбразурах, закрепленных пулеметных станков, освещения (подземная связь пока не обнаружена). Входные двери с толщиной брони 10–12 мм. Толщина перекрытия 1,2–1,5 м, напольной стены толщиной 1,0–1,2 м, арматурное железо 10–12 мм. Промежуточные стены толщиной 0,8 м. Убежище имеет на потолочном перекрытии швеллера, на убежище броневой щит на 36 бойниц». В общем, «ни о какой мощи, ни о каких сравнениях с линией Мажино здесь не могло быть и речи».

Зато, как вспоминал уже Маннергейм, «наши войска досконально были знакомы с приграничной зоной», а сама «местность на Карельском перешейке содействовала ведению сдерживающих боев». На руку финнам, разумеется, было и то, что командование РККА действовало абсолютно безграмотно: «противник, как мы и ожидали, двигался плотными массами…». И трудно не согласиться со словами Маннергейма, что прочность этой линии «явилась результатом стойкости и мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений»…

«Как могло случиться, что это оказалось для нас неожиданным, — риторически вопрошал на том кремлевском совещании Мерецков, — что мы не имели ни практического, ни теоретического представления о возможности построения таких полос?» Сам же и ответил: это результат провала советской разведки, якобы не предоставившей никаких данных о финской линии обороны. Но так ли это? Начальник 5-го (Разведывательного) управления Наркомата обороны комдив Иван Проскуров это категорически отрицал, уверяя, что «для общих расчетов сил подавления противника разведка имела необходимые отправные данные», которые разведка Генштабу и доложила. В том числе представила достаточное точные сведения и о выявленных оборонительных рубежах, и о том, что финские укрепления — вовсе никакая не неприступная крепость типа линии Мажино: это обычные сооружений полевого типа — окопы стрелковые, пулеметные, артиллерийские. Что же касается долговременных огневых точек в предполье — железобетонных, каменных и деревоземляных, — то их количество было небольшим, около 50. Эта цифра Проскурова почти совпадает с теми данными, которые привел в своих мемуарах Маннергейм! Собственно на главной линии обороны разведка установила наличие до 210 огневых точек, но лишь часть из них была железобетонными. По версии Проскурова, «эти точки нанесены на схемы, был альбом, который, как говорил сам тов. Мерецков, все время лежал у него на столе…». Мерецков действительно имел неосторожность проговориться, что «у нас, например, был альбом УР противника, по нему мы и ориентировались».

Но речь Проскурова стала гласом вопиющего в пустыне: его ведомство уже решили сделать козлом отпущения, обвинив во всех грехах и провалах армейских командиров и высшего руководства страны. На совещании в Кремле Ворошилов «железобетонно» уверял, что не располагал «сколько-нибудь точными данными о силах и средствах противника», поскольку у него не было «хорошо организованной разведки», и о том, что реально представлял собой укрепрайон, мы «узнали только после того, как наши героические войска его прорвали…». Проскуров, не снимая с себя вины, упорствовал, утверждая, что немалый объем сведений об огневых точках его ведомство все же добыло и представило тому же Мерецкову. Но дальше, как недвусмысленно следовало из слов Проскурова, Мерецков полученные данные просто проигнорировал, банально погнав вверенные ему войска в лоб, на убой. Столь увесистой оплеухи командарм спустить никак не мог:

— Но ни одна не соответствовала, — немедленно парировал Мерецков.

— Ничего подобного, — парировал Проскуров. — Донесения командиров частей и разведки показывали, что большинство этих точек находится там, где указаны на схеме.

— Это ложь, — снова вскинулся Мерецков.