Рассекречено? Правда об острых эпизодах советской эпохи - Владимир Воронов Страница 51

Зачем Сталину понадобился миф о неприступной крепости?

13 марта 1940 года прогремели последние залпы Советско-финской войны, в которой Красная армия потеряла убитыми, умершими от ран и обморожений, пропавшими без вести (те же погибшие, поскольку практически всех пленных вернули) от 127 до 150 тысяч бойцов. Санитарные потери и вовсе ужасающи — от 325 до 400 тысяч. Реальные масштабы, конечно, сокрыли, но и известного хватало, чтобы задаться вопросом: столь ли хороша Красная армия, как ее расписывают, и не прямое ли это последствие кровавых чисток? «Вождю народов» нужно было как-то обозначить причины потерь и того, что могучая Красная армия 3,5 месяца топталась на каком-то пятачке. Валить все на происки «врагов народа», учиняя очередной цикл массовых репрессий, было уже не с руки, надо было выдумать что-то посвежее. И в речах советских вождей вдруг возникла «линия Маннергейма»: грандиозная, почти неприступная крепость, которой не было равных в мире. «Сталин — умный, способный человек, — написал уже в своих мемуарах Анастас Микоян, — в оправдание неудач в ходе войны с Финляндией выдумал причину, что мы „вдруг“ обнаружили хорошо оборудованную линию Маннергейма. Была выпущена специально кинокартина с показом этих сооружений для оправдания, что против такой линии было трудно воевать и быстро одержать победу. Но только наивный человек не задал себе вопроса: почему же Советская армия и наша разведка не знали о такой мощной оборонительной линии под самым своим носом?»

Сагу о неприступности «линии Маннергейма» обкатали на совещании командного состава в Кремле 14–17 апреля 1940 года. Свое неведение об этой «внезапно» и «ниоткуда» взявшейся оборонительной линии, да и вообще все свои провалы в войне, высшее командование РККА свалило, разумеется, только на промахи разведки. Нарком обороны Клим Ворошилов так прямо и ляпнул: «Ни я, нарком обороны, ни Генштаб, ни командование Ленинградского военного округа вначале совершенно не представляли себе всех особенностей и трудностей, связанных с этой войной. Объясняется это прежде всего тем, что военвед не имел хорошо организованной разведки, а следовательно, и необходимых данных о противнике». Правда, какие-то сведения о финских вооруженных силах и укрепленных районах все же были, но, по версии Ворошилова, совершенно «скудные», да и те «не были достаточно изучены и обработаны и не могли быть использованы для дела». Затем, ритуально посыпая голову пеплом, Ворошилов отрапортовал, что советские войска ринулись воевать, «не зная как следует противника и театра военных действий». Но, опять же, совсем уж ничего не знать — это как-то уж слишком, потому нарком вновь выдал легенду, что «о строительстве финнами на Карельском перешейке укрепленного района военное ведомство знало», но вот что именно «в действительности представляет этот укрепленный район, мы, к сожалению, узнали только после того, как наши героические войска его прорвали и заняли Выборг». В общем, то ли знали, то ли нет, то ли знали, но не то, то ли знали то, но не так, — как тот танцор, которому всегда что-то мешает…

Картину штурма «линии Маннергейма» Ворошилов нарисовал эпическую и едва ли не апокалиптическую: оказывается, это была «сильнейшая, современная крепость», практически неприступная, которую иноземные специалисты ставили в ряд с линиями Зигфрида и Мажино. Сплошная железобетонная полоса, со рвами, надолбами, проволокой, минами, насквозь простреливаемая артиллерийским и пулеметным огнем. Даже ее предполье, как оказалось, «поле, сплошь изрытое окопами и противотанковыми рвами с эскарпами, с множеством блиндажей и других полевых сооружений, утыканное гранитными и железобетонными надолбами, на больших пространствах по фронту и в глубину, переплетенное вдоль и поперек проволочными заграждениями, с большим количеством специально оборудованных пулеметных и артиллерийских гнезд и площадок». А еще мины, фугасы и все такое прочее. Странно, а чего еще ожидали советские военачальники, усыпанной цветами ковровой дорожки? Но, как говорил тов. Сталин, «нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять», потому «впервые в военной истории <…> была разгромлена и уничтожена первоклассная, построенная по последнему слову инженерной техники, долговременная и оборонительная система».

Наркому вторил командующий войсками Ленинградского военного округа командарм 2-го ранга Кирилл Мерецков: во всем виновата разведка — «мы не имели полного представления о том, что впоследствии встретили в обороне у противника». Оказывается, «мы, — по версии Мерецкова, — представляли себе заблаговременно подготовленную оборонительную полосу как совокупность нескольких (двух-трех) укрепленных линий с ярко выраженным передним краем». То есть, по логике командарма, у финнов все должно было быть только так, как прописано в школьном букваре, и никак иначе, а потому разделать их под орех, казалось, никакого труда не должно было представлять: «Мы после преодоления заграждений и разведки подходим вплотную и после артиллерийской подготовки атакуем». Да вот на деле все, мол, оказалось совсем не так: противник отчего-то не пожелал действовать по столь любезным для РККА шаблонам, да еще у него, чуть не рыдал Мерецков, вдруг везде и всюду оказался сплошной железобетон, все было прикрыто «сильными противотанковыми препятствиями в виде бетонных и гранитных надолб, эскарпов разных видов и рвов <…> различными проволочными заграждениями, большими участками засек, завалов и минных полей». Ну, не знали мы, не думали, что «это будут глубокие оборонительные полосы с наличием бетона и других технических средств современной обороны», что обороняющиеся «оставались в бетоне и пулеметным огнем отрезали пехоту, наступающую за танками». Но самое ужасное, поведал Мерецков, что «вся 90-километровая глубина обороны от границы и до Выборга включительно была покрыта минными полями большого протяжения, прикрывавшими основные направления по всей глубине обороны». Да вот и «к борьбе с минными полями такого большого масштаба мы не были подготовлены, что вызвало вначале в войсках некоторую растерянность». Хотя, конечно, «мы готовились к тому, что будут разрушаться дороги и мосты, но считали, что будет разрушен только определенный процент, а фактически все мосты разрушались полностью», да еще противник все это разрушал «путем подрыва для того, чтобы усложнить восстановление». Ах, какой нехороший противник! Короче, «если сравним линию Мажино с линией Маннергейма, то мы, — утверждал Мерецков, — встретим небольшую разницу», да что там, «линия Маннергейма не хуже, а может быть, и лучше»!