Я никогда и нигде не умру. Дневник 1941-1943 г - Этти Хиллесум Страница 52

Это именно та человеческая боязнь израсходовать себя, которая и лишает нас лучших сил. Когда после долгого, утомительного, ежедневного процесса продвинешься к первоисточнику, который мне хочется назвать просто Богом, и когда следишь за тем, чтобы дорога к нему не была забаррикадирована, была свободна, а это происходит благодаря «работе над собой», — тогда твои силы постоянно восстанавливаются и ты не боишься, что они иссякнут.

Я не верю в объективность утверждений. Множество комбинаций человеческих взаимодействий неисчислимо.

Говорят, ты слишком рано ушел из жизни. Ну что ж, тогда в мире одной книгой по психологии будет меньше, зато в нем прибавилось еще немного любви.

29 сентября [1942]. Ты часто говорил: «Это грех против Духа, и расплата неминуема. Всякий грех по отношению к Духу наказуем». Я также думаю, что расплата ждет любой «грех» против человеколюбия. Как в самом человеке, так и во всем окружающем нас мире.

Хочу еще раз переписать для себя Евангелие от Матфея 6, 34: «Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы».

С ежедневным множеством мелких забот вокруг грядущего дня, подтачивающих лучшие человеческие силы, нужно бороться, как с блохами. Ты пытаешься мысленно подготовиться к следующему дню, а в результате все получается иначе, совсем иначе. «Довольно для каждого дня своей заботы». Надо просто делать то, что необходимо, не позволяя себе заразиться многочисленными маленькими страхами и тревогами, этими признаками недоверия к Богу. Все образуется. В данный момент бессмысленно ломать себе голову над видом на жительство и продовольственными карточками, лучше поработать над еще одной русской темой. По существу, наша единственная моральная задача состоит в возделывании в себе пространства для спокойствия, для все увеличивающегося спокойствия, так, чтобы оно распространялось и на других людей тоже. И чем больше в людях будет покоя, тем спокойнее станет в этом перевозбужденном мире.

Только что короткий телефонный разговор с Тос. Йопи написал, чтобы бандеролей больше не отправляли. Там все пришло в движение. В одном письме к жене Ханен писал: «Слишком мало, чтобы из этого что-либо понять, и слишком много, чтобы не беспокоиться». И т. п. И во мне сразу начинает что-то происходить, что-то не то. С этим нужно бороться. Нужно отойти от всей этой бесплодной, как зараза распространяющейся сумятицы. Тогда я приблизительно смогу прочувствовать, что творится в других людях. Жалкая, бедная жизнь. Да, и добьешься того, что не раз слышала от многих: «Я больше не могу читать, не могу сосредоточиться». «Прежде мой дом всегда был полон цветов, а нынче нет, больше не хочется». Нищая, жалкая жизнь. Я знаю, какова должна быть моя позиция. Если бы только можно было научить людей «умению» завоевать свой внутренний покой и, отстранившись от всех страхов и слухов, продолжать продуктивную, полную веры внутреннюю жизнь. Заставить себя преклонить колени в самом отдаленном, самом тихом уголке своего нутра и оставаться там до тех пор, пока небо над тобой снова не станет ясным, чистым, и ничего, кроме этого неба, не будет. Вчера вечером я на собственной шкуре испытала, как нынче страдают люди. Хорошо, заново пережив такое, знать, как с этим бороться, а потом снова твердо идти дальше сквозь широкий, безграничный простор своего сердца. Но настолько далеко я пока не зашла. Сейчас только к зубному врачу, а к вечеру — на Кейзерсграхт.

30 сентября [1942]. Оставаться верным тому, что однажды внезапно, совсем внезапно началось. Быть верным каждому чувству, каждой пустившей ростки мысли.

Быть во всеобъемлющем смысле этого слова верным самому себе, Богу и лучшим мгновениям жизни.

И где бы ты ни находился, быть «стопроцентно». Мое «делать» должно заключаться в «быть»! А моя верность тому, в чем я больше всего отстаю, должна еще расти. Я говорю о моем таланте, каким бы незначительным он ни был. И, как обычно, многое хочет быть мною высказанным и описанным. Пора постепенно начинать. Пока что, уклоняясь от этого всеми возможными способами, я не оправдываю своих ожиданий. Но с другой стороны я знаю, что нужно набраться терпения, и всему, о чем я упомянула, дать возможность созреть. Ему нужно помогать, идти навстречу. Снова то же самое: тебе хочется сразу написать что-то особенное, гениальное, ты стесняешься собственной некомпетентности. Но если и есть у меня в этой жизни, в это время, на этой стадии моей жизни настоящий долг, так это — писать, замечать, фиксировать. Переработкой я занимаюсь лишь мимоходом. Я вычитываю жизнь из других и знаю, что умею это делать, и при этом с юношеской заносчивостью и беспечностью думаю, что каким-то образом сохраню прочитанное в памяти, а позже перескажу. Но небольшие опорные точки надо создавать уже. Познавая жизнь до самого ее донышка, я все сильнее чувствую, что несу ответственность относительно того, что хотела бы назвать своим талантом. Но с чего начать, Господи. Столько всего. И, перенося непосредственно на бумагу все столь интенсивно пережитое, нельзя допустить ошибки. Поэтому-то и не получается. Как я это все когда-нибудь преодолею, пока не знаю, очень много всего. Знаю только, что делать это я буду абсолютно одна. И еще знаю, что у меня достаточно сил и терпения, чтобы самой справиться с этим. Нужно быть верной себе и не рассеяться, как песок на ветру. Я раздаю себя, трачу среди множества желаний, впечатлений, между людьми и побуждениями. Я должна сохранять всему этому верность, но во мне должна добавиться новая верность — верность моему таланту. Недостаточно только переживать, должно быть что-то еще.

Я все отчетливей вижу нечто подобное зияющей бездне, в которой исчезают творческие силы и жизнерадостность. Это — все поглощающие дыры, и эти дыры появляются в наших умах и душах. В каждом дне вдоволь своих терзаний. И еще: человек больше всего страдает от той беды, которой он боится. Материя, притягивающая к себе дух, вместо того, чтобы наоборот. Всегда все вокруг материи. «Ты ведешь слишком духовную жизнь». А почему нет? Потому что я тут же не бросилась в твои жадные руки? Человек — это что-то странное. Как много есть всего, что хочется описать. Где-то глубоко во мне — мастерская, в которой титаны заново перековывают этот мир. Однажды, отчаявшись, я написала: «Именно в моей маленькой головке, в моем черепе этот мир продуман до прозрачной ясности». И теперь я иногда думаю об этом чуть ли не с сатанинской заносчивостью. Свои духовные силы я воспринимаю все независимей от материальной нужды, от представлений о голоде, холоде и опасности. Речь идет всегда о наших представлениях, а не о реальности. Реальность это то, что надо взять на себя. Взять на себя все беды, все сопутствующие трудности, взять и нести. И покуда ты их несешь, растут твои силы. От представлений же о страданиях (ложных представлений, поскольку само по себе страдание плодотворно, оно может превратить жизнь во что-то драгоценное) надо отказаться. И оставив эти представления, в которых живешь, как за арестантской решеткой, дав волю настоящей жизни и собственным силам, ты сможешь выдержать свои подлинные страдания и страдания всего человечества.

Пятница [2 октября 1942], утро. В постели. Надо рискнуть признаться себе в том, что я сейчас не вполне честна с самой собой. Этот урок, Господи, я должна буду еще выучить, и он будет самым трудным: принять не те страдания, что я сама выбрала, а те, которые на меня возложил ты.