Фицджеральд - Александр Ливергант Страница 52

С хорошенькой, 28-летней белокурой англичанкой — воплощением американской мечты. Несмотря на свой юный возраст, Шейла Грэм проделала длинный путь. От приюта в лондонском Ист-Энде, от горничной и продавщицы, зарабатывающей на хлеб с четырнадцати лет, от танцовщицы в кордебалете в дешевом шоу «Юные леди» Чарлза Кокрана до известной журналистки, которая в газете «Голливуд сегодня» вела популярную колонку о кино под громким названием «Говорит Шейла Грэм».

Популярную, но не всеми любимую. Уже в бытность подругой Фицджеральда Шейла не раз становилась мишенью нападок со стороны «конкурирующей фирмы», газеты «Голливудский репортер» и ее редактора Уильяма Уилкинсона, которого Скотт, бурно отстаивая интересы Шейлы, однажды в порыве благородных чувств, уподобившись Томми Барбану и Элберту Маккиско из «Ночь нежна», чуть было не вызвал на дуэль. За отсутствием «лепажей» противникам, надо полагать, пришлось бы драться на перьях; по счастью, Скотт был вспыльчив, но отходчив. Но ни Уилкинсону, ни любому другому представителю местных СМИ остановить предприимчивую, много испытавшую девушку из Ист-Энда было не под силу. Еще в Лондоне, в бытность свою танцовщицей, в разговоре с главным редактором лондонской «Кроникл» Джеймсом Дробеллом она предначертала свой славный путь из грязи в князи: «Хочу попасть в газету, хочу уехать в Нью-Йорк и там работать, а из Нью-Йорка — в Голливуд». Строго этим маршрутом Шейла (тогда еще Лили Шейл) и проследовала. И ни разу не отклонилась от цели — разве что семнадцати лет ненадолго вышла замуж за разорившегося коммерсанта, который был старше ее на четверть века.

Со Скоттом Шейла встретилась вскоре после его приезда в Лос-Анджелес в июле 1937 года, на вечеринке у Роберта Бенчли. На этой вечеринке — пикантная подробность — Шейла и британский журналист маркиз Донеголл, ведущий светской колонки в «Кроникл», должны были объявить о своей помолвке. А также о том, что свадьба намечается на зиму и что после свадьбы молодые отправятся в давно намеченный рождественский круиз. Шейла сразу же «положила глаз» на Фицджеральда: в общем разговоре он не участвовал и, обменявшись с ней взглядом, вскочил и выбежал из комнаты. Когда он ушел, поинтересовалась: «Кто этот молчаливый субъект, сидевший под лампой?» Узнала от хозяина дома, что это Скотт Фицджеральд, писатель, и что он «не выносит вечеринок». (Кому рассказать, Скотт Фицджеральд — и не выносит вечеринок!)

Второй раз они встретились дней через десять на ужине писательской гильдии, Скотт сидел за столиком с Дороти Паркер, и Шейла, девушка с инициативой, сама пригласила его танцевать. Этот танец Фицджеральд воспроизведет в «Последнем магнате»: «Она приблизилась. Ее облики, прежние и нынешний, сливались в один зыбкий, нереальный. Обычно лоб, виски, скулы, увиденные вплотную, разбивают эту нереальность — но не теперь. Стар вел девушку вдоль зала, а фантастика все длилась. Дотанцевав до дальней кромки, до зеркал, они перешагнули в Зазеркалье, в другой танец, где лица танцоров были знакомы, но не мешали». Шейла потом не раз вспоминала этот танец, и почему-то не «фантастическое Зазеркалье», а то, как ее партнер не слишком, надо полагать, разбиравшийся в британской геральдической иерархии или же просто решивший пошутить, осведомился: «Я слышал, вы помолвлены с герцогом».

После третьей встречи на обеде у продюсера Эдди Майера, когда Скотт отвез Шейлу домой на машине, на том самом подержанном «форде», на котором ездил Пэт Хобби, она поняла, что в него влюбилась; влюбилась с третьего, так сказать, взгляда. Да так сильно, что помолвка с маркизом расстроилась, а вместе с помолвкой — свадьба и долгожданный круиз, что само по себе могло бы послужить сюжетом для душещипательного голливудского фильма. И послужило — только не фильма, а романа: в «Последнем магнате» именно так зарождаются отношения между Монро Старом и Кэтлин Мор: «Оставалось войти, но ее тянуло на прощание вглядеться в него еще раз, и она повела головой налево, затем направо, ловя его черты в последнем сумеречном свете. Она промедлила, и само собою вышло так, что его рука коснулась ее плеча и привлекла к себе, в темноту галстука и горла. Закрыв глаза, сжав пальцы на зубчиках ключа, она слабо выдохнула: „Ах“, и снова: „Ах“; он притянул ее, подбородком мягко поворачивая к себе щеку, губы. Оба они улыбались чуть-чуть, а она и хмурилась тоже — в тот миг, когда последний дюйм расстояния исчез».

И еще два слова про незадачливого маркиза: после смерти Скотта он вновь сделал Шейле предложение и вновь был отвергнут.

Вот уж действительно любовь зла… Красивая, успешная, одаренная и в придачу — прагматичная, дальновидная, предприимчивая юная англичанка, эдакая теккереевская Бекки Шарп, променяла молодого, знатного, богатого, преуспевающего журналиста и аристократа, вдобавок своего соотечественника, на всеми забытого сорокалетнего американского литератора. У которого только и было что долги, взрослая дочь и психически больная жена. Да и внешность у Фицджеральда была в конце 1930-х не слишком авантажной; ходил в поношенной шляпе и плаще, мятом костюме, в старомодной рубашке с бабочкой, напомнившей ей об американских студентах 1920-х годов, которых она знала, разумеется, только понаслышке. Возможно, все эти минусы и обернулись в конечном счете плюсом: Фицджеральд очень уж был не похож на всех тех, кто окружал Шейлу, искал ее расположения.

Как это часто бывает, нынешняя пассия Скотта была похожа на предыдущую — Шейла, правда, была куда более практичной, рациональной, энергичной и жизнестойкой, чем избалованная «в девичестве у маменьки» Зельда. «Она обеими ногами стоит на земле» — это про Шейлу Грэм, отвоевавшую себе место под солнцем — сначала лондонским, потом нью-йоркским, а следом и голливудским. Главное же, Шейла, в отличие от Зельды, была от Фицджеральда независима; зависел, если уж на то пошло, скорее он от нее. Зельда, несмотря на бесконечные скандалы и ссоры, ни разу не пыталась уйти от мужа, хотя «разыгрывала» уход частенько. Шейла же, когда переносить «фокусы» Фицджеральда становилось невмоготу, порывала с ним дважды. Ему, сильно потрепанному жизнью, пьющему, нездоровому человеку, повезло куда больше, чем ей. У Шейлы хороший характер, она покладиста, порядочна, заботлива, высоко, в отличие от Зельды, ценит талант своего друга, больше того — преклоняется перед ним. И, что тоже немаловажно, не имеет литературных амбиций. Не будет даже большим преувеличением сказать, что она вернет его к жизни. Готова будет оказать ему материальную помощь, когда осенью 1938 года контракт с «МГМ» будет расторгнут и он будет сидеть без гроша, с трудом сможет даже платить за школу, где учится Скотти, а также — доктору Кэрроллу за Зельду в «Хайленде»; в ссуде впервые в жизни откажет тогда даже безотказный Обер. На лето заберет его из Лос-Анджелеса на живописное побережье Малибу-Бич, где, согласно одному из биографических апокрифов, к ним летом 1939 года присоединился Хемингуэй и якобы читал Скотту вслух «По ком звонит колокол» — «too good to be true», как сказали бы англичане. В конце 1950-х напишет трогательную книжку «Любимый безбожник», которую потом, спустя лет двадцать, переиздаст под другим — и тоже броским — названием — «Истинный Скотт Фицджеральд. Двадцать лет спустя». «Истинный» — это чтобы читатель не верил досужим домыслам и сплетням, а доверился ей, Шейле Грэм.