Шесть лет с Лениным. Записки коменданта Кремля - Павел Мальков Страница 52

Владимир Ильич был категорически против личной охраны, торжественных встреч и всяческих чествований. Он никогда и ничем не выделялся из толпы, одевался чрезвычайно скромно, в обращении с сотрудниками и подчиненными был естественно прост.

Крестьяне-ходоки, приходившие к Ильичу за сотни, даже за тысячи, километров, волновавшиеся перед входом в кабинет Ленина, выходили от него ободренными, повеселевшими.

– До чего прост, до чего добр! – говорили ходоки. – Вот это – человек!

Мне неоднократно приходилось наблюдать, как тихо и незаметно появлялся Владимир Ильич на многолюдных митингах, как скромно пробирался он на сцену или подмостки, хотя уже через минуту тысячи рук восторженно аплодировали ему, узнав, кто этот небольшого роста человек в старомодном пальто и обыкновенной кепке.

В августе 1918 года я привез Владимира Ильича в Политехнический музей, где собрались на политический доклад красноармейцы. Кругом было шумно, народу было очень много.

У всех двенадцати входов стоят вооруженные люди. Перед центральным подъездом какой-то грозный матрос с карабином на плече и патронташем на груди проверяет пропуска и сдерживает толпу. Но сдерживать напор становится все труднее, люди ломятся в дверь, и на помощь матросу пришли красноармейцы.

В самый разгар этой катавасии к матросу с трудом пробрался скромно одетый гражданин в черной кепке, пытаясь что-то объяснить. Но голос его тонул в общем хаосе. Матрос не удостаивал внимания настойчивого гражданина в кепке. Его, как и других, под напором толпы относило в сторону.

– Товарищи, пропустите меня! – во весь голос кричит гражданин, подпираемый с одной стороны толпой, а с другой – красноармейцами. – Разрешите пройти!

Матрос, наконец, обратил внимание на гражданина в кепке и крикнул ему:

– Вам куда? Профсоюзную книжку предъявите!

– Пропустите меня, пожалуйста, – твердит гражданин. – Я – Ленин.

Но голос Ленина тонет в шуме, внимание матроса уже устремлено в другую сторону. Один из красноармейцев все-таки расслышал имя и зычно произнес на ухо матросу:

– Да погоди ты! Знаешь, кто это? Ленин!

Матрос шарахнулся в сторону, и вмиг образовался проход. Владимир Ильич благополучно пробрался внутрь здания, где его нетерпеливо ждали фронтовики.

* * *

Для Владимира Ильича была очень характерна одна черта: полное отсутствие надменности, кичливости, высокомерия. Говорил ли он с наркомом, с крупным военачальником, с ученым или крестьянином из глухой сибирской деревни – всегда он оставался простым, естественным, по-человечески «обыкновенным». Его жесты, улыбка, шутки, задушевный тон – все мгновенно располагало к нему, устраняло натянутость и создавало атмосферу дружелюбия.

Владимир Ильич любил рассказывать потешные историй, особенно из далеких времен детства и периода эмиграции, но любил и слушать других. Слушая, он неожиданно задавал вопросы, вставлял шутливую фразу и заразительно смеялся.

Скрытным, замкнутым или неискренним никак нельзя было оставаться в присутствии Ленина, – проницательные, чуть прищуренные его глаза как бы срывали с вас завесу натянутости или скрытности, требуя откровенности и правды. Он был очень добрый и чуткий человек.

Был случай, когда я проезжал с Владимиром Ильичом по Мясницкой (сейчас Кировской) улице. Движение большое: трамваи, автомобили, пешеходы. Еду медленно, боюсь наскочить на кого-нибудь, все время даю гудки, волнуюсь. Вдруг вижу: Владимир Ильич открывает дверцу машины, на ходу добирается ко мне по подножке, рискуя, что его сшибут, садится рядом и успокаивает меня:

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Гиль, поезжайте, как все.

На даче, по утрам, когда я готовил машину к отъезду, Владимир Ильич часто помогал мне, и не советами, а делом, руками. Пока я возился у мотора, Ильич, стоя перед насосом, накачивал воздух в камеры, причем делал это энергично и с удовольствием.

Бывало в пути, где-нибудь на Каширском или другом шоссе, застрянет машина и приходится менять колесо или ковыряться в моторе. Владимир Ильич спокойно выходил из машины и, засучив рукава, помогал мне, как заправский рабочий. На мои просьбы не беспокоиться он отвечал шутками и продолжал свое дело.

В годы ожесточенной гражданской войны ощущалась острая нехватка горючего. Город Баку захватили белые, начался «бензинный голод». Приходилось работать на скверном горючем – газолине, засорявшем мотор и приводившем к порче машины.

– Почему так часто останавливаемся? – спрашивал Владимир Ильич. – В чем дело?

– Беда, Владимир Ильич, отвечал я. – Для машины необходимо легкое горючее, бензин, а пользуемся мы этой дрянью – газолином. Что поделаешь!

– Вот как! Как же выйти из положения? – и тут же прибавлял: – Придется потерпеть.

Когда Баку вновь стал советским, в Москву на имя председателя Совнаркома Ленина прибыла цистерна с отличным бензином. Узнав об этом сюрпризе, Владимир Ильич сказал:

– Прекрасно, товарищ Гиль, прекрасно! Но к чему нам столько бензина? Надо поделиться с другими.

И распорядился направить бензин в какую-то организацию, ведавшую горючим. Помещалась она в большом особняке на Кропоткинской улице.

* * *

Передо мною записка, написанная рукой Владимира Ильича в конце 1919 года: «Товарищ Гиль! Мне сказала тов. Фотиева, что Рыков дал распоряжение сегодня же выдать вам и 4-м помощникам полушубки, валенки, рукавицы и шапки. Получили или нет? Ленин».

История этой записки такова. Владимир Ильич узнал, что, несмотря на зимнюю стужу, я и мои помощники по гаражу работаем без валенок, рукавиц и прочего. Он не мог пройти мимо этого факта и позаботился о каждом из нас.

Чуткая и отзывчивая натура Ильича не мирилась с невниманием или пренебрежением к человеку. Не помню случая, когда бы он не заметил чьего-либо несчастья, огорчения или удрученного состояния, когда бы Ильич не откликнулся на просьбу, недовольство или требование. Он иногда обращался ко мне со словами:

– Что с вами, Гиль? Вижу, вы сегодня чем-то озабочены. Нет, нет, батенька, не отпирайтесь, вы чем-то встревожены! Правда ведь?

Разве после таких слов скроешь или утаишь что-нибудь?

Познакомившись однажды с моей женой, он время от времени осведомлялся о ней, справлялся о нашем малыше Мишутке. В дни, когда я возил Владимира Ильича за город, на воскресный отдых, он иногда обращался ко мне:

– Почему же вы, товарищ Гиль, жену не захватили? Обязательно в следующий раз пригласите и ее!

Надежда Константиновна была такой же простой и сердечной в обращении с людьми, как и Ильич. По пути за город она всегда расспрашивала мою жену о ее работе в кремлевском кооперативе, о жилищных условиях, о родных, оставшихся в Петрограде.