Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном - Николай Егорычев Страница 52

Готовясь к юбилею, мы вынашивали мысль о создании памятника – Могилы Неизвестного Солдата. В горкоме я часто говорил об этом с заведующим Отделом пропаганды и агитации МГК Николаем Федоровичем Иваньковичем – инвалидом Великой Отечественной войны, который тоже горел этой идеей. Обговаривали этот вопрос и с другими ветеранами войны. Пытался я заразить этой идеей и Брежнева, но он «не слышал» меня.

И все-таки мы – на свой страх и риск – включили сооружение памятника в программу подготовки к 25-летию битвы под Москвой.

Однажды звонит мне Косыгин:

– Был я недавно в Польше, возлагал венок на Могилу Неизвестного Солдата. Почему в Москве такого памятника нет?

Я подробно рассказал Алексею Николаевичу о предполагаемой программе празднования 25-летия разгрома фашистов под Москвой, в том числе о сооружении мемориала «Могила Неизвестного Солдата». Косыгин одобрительно отнесся к нашей идее, обещал помочь. В этой поддержке мы очень нуждались.

Прежде чем начать разработку памятника, мы долго подбирали для него место. Предложений было много, но ни одно не нравилось.

Хорошо помню, как в теплый солнечный день 21 апреля 1966 года Г. Н. Фомин, начальник Главного архитектурно-планировочного управления Москвы, и А. И. Бурдин, заместитель главного архитектора города, пригласили меня поехать посмотреть возможные для этой цели места. Мы объехали весь центр города, съездили на Стрелку Москвы-реки, побывали на Ленинских горах, но так ничего подходящего и не нашли.

Последним местом была Манежная площадь. Мы долго стояли на ней. Обсуждали, насколько в архитектурном плане она неуютна и суетна, а затем зашли в Александровский сад. У меня давно зрела мысль именно здесь, у Кремлевской стены, захоронить останки неизвестного солдата. В этот день я убедился, что лучшего решения нет. Однако и Фомин, и Бурдин, мнение которых для меня было решающим, долго сомневались. Действительно, само это место в Александровском саду тогда выглядело совсем иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации. К тому же в выбранном нами уголке стоял обелиск, сооруженный в 1913 году в связи с 300-летием дома Романовых. После революции Владимир Ильич Ленин предложил не уничтожать обелиск, а убрать с него все надписи о царской династии, заменив их именами великих революционных мыслителей, названных якобы лично Лениным. По тем временам обелиск трогать было нельзя.

И в то же время было так много аргументов «за», что все мы пришли к мысли, что именно здесь должен быть сооружен этот бессмертный мемориал. Фомин пообещал сделать эскиз памятника, как мы его представляли в то время.

Уже на следующее утро он и Бурдин пришли ко мне в горком и принесли обещанный эскиз, который, по словам Фомина, он рисовал всю ночь. Он действительно проделал большую работу. И хотя это был всего-навсего эскиз, но он почти точно изображал то, что мы видим на этом месте сегодня. Сомнений не было теперь ни у кого – место для памятника было выбрано правильно.

В тот день, 22 апреля, в Кремле открывалась памятная Ленинская доска на здании Совета министров СССР. На открытии присутствовал А. Н. Косыгин. По окончании торжественной процедуры там же, на ступеньках Совмина, я показал эскиз Алексею Николаевичу. Он без каких бы то ни было замечаний одобрил его и обещал оказать необходимую помощь в сооружении памятника.

А работа предстояла очень большая. Надо было переложить в этой части коллектор реки Неглинки, заготовить большое количество высококачественного гранита и добыть плиту огромных размеров из того же камня, что и на Мавзолее В. И. Ленина.

Брежнева в Москве в это время не было. Его обязанности исполнял М. А. Суслов. Ему тоже идея и эскиз памятника понравились. После этого я написал очень короткую записку в ЦК КПСС, в которой попросил согласия начать работы.

Вскоре вернулся Брежнев. Принял он меня холодно. Видимо, ему стало известно, что Косыгину и Суслову я доложил об идее памятника раньше. Это обидело его. Наша идея ему не понравилась еще и потому, что в то время уже витала в воздухе затея придать исключительное значение боям на «Малой земле». Он понимал также, что открытие памятника может укрепить и мой личный авторитет. Это ему нравилось еще меньше.

Обиду на меня он затаил еще с мая прошлого, 1965 года. Накануне празднования 20-летия Победы стало известно, что готовится Указ Президиума Верховного Совета СССР об утверждении Положения о почетном звании «город-герой» и о присвоении – наконец-то! – звания города-героя Москве.

Брежнев позвонил мне и сказал, что хочет сам сообщить об этом московскому активу до официального сообщения в печати. Мы наметили дату.

По прибытии Брежнев сначала зашел в мой кабинет, осмотрелся и, не найдя на стене своего портрета (у меня в кабинете всегда висел только портрет В. И. Ленина), помрачнел. Он, конечно, запомнил это и теперь решил нас, москвичей, проучить.

Он долго рассуждал, стоит ли вообще сооружать такой мемориал. Однако аргументы были настолько убедительны, что, в конце концов, он отступил и дал согласие. А вот что касается места захоронения и эскиза памятника, то здесь он был непреклонен. Нет – и все! Ищите другой вариант! И тут никакие аргументы не действовали.

Между тем время шло. Неопределенное положение длилось полгода, а работы у Кремлевской стены и не начинались. Правда, подготовку мы уже вели.

Больших трудов потребовали поиски монолитной плиты для памятника. Камень выбирали на том же месторождении в Карелии, откуда в свое время брали гранит для Мавзолея. Но там добыча шла варварским взрывным способом. Все месторождение было в трещинах, отыскать огромный монолит метровой толщины никак не удавалось. Поэтому та плита, которая лежит у мемориала сейчас, сантиметров на двадцать пять тоньше запроектированной.

Очень много гранита привезли с Украины. Камень был дорогой, но в госбюджет мы не залезали – за все платила Москва. Пришлось допустить еще одно отступление от проекта – временно положить асфальт на площадку перед мемориалом, хотя по проекту нужно было класть украинский песчаник. Срочная добыча и обработка его стоили слишком больших денег. Эти расходы мы осилить уже не смогли. Песчаник был уложен позднее…