Карл Великий - Анна Ветлугина Страница 52

— Мой король! Как же я скучала по вам!

Этот голос, похожий на звон тысячи серебряных колокольчиков! На голос расшалившегося ангела! Голос, который я никогда не забуду!..

Она встречала нас в Эресбурге, наша королева! От этого сердце моё запело.

Самым большим счастьем в моей жизни были мгновения, когда я читал, а она сидела неподалёку. Я мог немного скосить глаза поверх книги и любоваться нежным профилем. Меня словно подхватывал тёплый бурный поток и уносил в неведомые страны. Чтобы не утонуть ненароком, приходилось держаться изо всех сил за эти буквы, начертанные на пергаменте.

Как же я ждал, что в приветствии она обратится и ко мне. Она ведь помнила и любила всех, кто верно служил её супругу. Она поприветствовала Роланда и Борнгарда, обняла своего брата Герольда. Ей рассказали о коварстве саксов и гибели Виллибада.

— Я понимаю этих несчастных язычников, — задумчиво сказала Хильдегарда. — Помнишь, Герольд, как-то в детстве мы вздумали играть в подземных жителей и полдня просидели в подвале. Я помню, как болели глаза, когда родители вытащили нас на свет Божий. Очень хотелось спрятаться обратно!

....Неужели она так и не обратит на меня внимание?!

Король взял её под руку и повёл в дом, за ними пошли Герольд, Роланд и другие знатные особы.

Я впервые столь остро ощутил пропасть, разделяющую нас. Пропасть непреодолимую! Даже если я женюсь на Ансефледе Гасконской — этой старой карге с отвратительной бородавкой под носом — ничего не изменится.

Всё мгновенно потеряло смысл — саксы, франки, члены общества Афины — какое дело мне было до них?

Мой король, — прозвучал мальчишеский голос, вы забыли о своём верном книжнике. Афонсо! Зачем ты так бледен? Тебя снова укусила молния?

И жизнь вмиг заиграла для меня всеми цветами радуги.

— Афонсо, — сказал король, — мы не будем ругать тебя, если ты ещё не успел описать наш поход в Остфалию. Времени у тебя и впрямь не было. Но завтра вы вместе с Эйнхардом сядете в библиотеке. Ваш труд должен быть готов к воскресенью. Понятно?

— Понятно, Ваше Величество.

* * *

Эйнхард смотрел на меня, как на героя. Ещё бы! У меня ведь был шлем, ценой в шесть коров, да ещё и вмятина на этом шлеме, полученная не где-нибудь, а в настоящем сражении. На какой-то момент я даже загордился, хотя, сказать по правде, не с чего. Подвигов-то никаких мне совершить не довелось.

Но когда дело дошло до обработки моих записей и впечатлений, коротышка показал себя опытным писателем, даром, что был младше меня.

Подробнее всего он расспрашивал о принесении присяги вождём остфалов Гесси. Его интересовало буквально каждое слово, произнесённое участниками сей процедуры.

— Какая разница, что они говорили? — удивился я. — Главное, ведь, факты. Вождь присягнул Карлу, что ещё здесь может быть неясно?

— Друг мой, Афонсо, ты прав только отчасти, и, возможно, эта часть не есть самая большая. Контекст может быть гораздо важнее самого события. Ведь мы пишем историю для потомков, а значит, должны подсказать им, как именно следует понимать те или иные происшествия.

— По-моему, ты слишком мудришь, любезный Эйнхард, — коротышка начал раздражать меня неимоверно. — Разве не проще предоставить потомкам самим разбираться в событиях прошлого?

— Вот тут-то ты и ошибаешься. Мыс тобой — художники, рисующие портрет своей эпохи. А ты предлагаешь оставить столь тонкий и важный труд в стадии набросков!

— Ладно, — согласился я, — наверное, ты прав. Давай поторопимся, а то не успеем к воскресенью.

Мы принялись за работу и скоро доделали текст о вожде Гесси. Я стал рассказывать Эйнхарду о хитрости саксов, затесавшихся в наш обоз. Здесь всё помнилось очень хорошо — слишком уж сильное впечатление произвело на меня это печальное событие.

Однако Эйнхард, не дослушав, оборвал меня:

— Афонсо! Это не нужно описывать вовсе.

Я так и застыл с раскрытым ртом.

— Как не нужно? Это очень яркий, хотя и нерадостный эпизод.

— Разумеется, любезный друг мой. Но скажи, положа руку на сердце: разве украшает этот штрих портрет нашего короля?

— Но он же в итоге победил коварство врагов?

Эйнхард вздохнул:

— Я не знаю, как объяснить это тебе, дорогой Афонсо. В монастыре меня учили искусству писания исторических трудов. В них имеются особые законы, понимаешь?

— Хорошо, — согласился я, — но давай вместе покажем королю наш труд. Мне хотелось бы удостовериться в твоей правоте.

На другой день я, волнуясь, читал Его Величеству, а Эйнхард всем своим видом изображал крайнее внимание. Король, казалось, не особенно слушал, думая о чём-то своём. Тем не менее от него не ускользнуло ни единого слова.

— Про обоз не написали, это хорошо, — сказал он, дослушав, — и язык хорош. Но кто из вас придумал такого затейливого короля? Наверняка ты, Эйнхард. Что это ещё за «глаза, производящие молнии» и «сердце, посрамляющее скалу своей твёрдостью»? Наша задача — нести Божью волю, а не производить впечатление на окружающих, подобно плохим актёрам.