Дикие пчелы - Иван Басаргин Страница 52

Безродный метнул ревнивый взгляд на Груню, потом на Ваську. Шагнул к собаке. Пес напрягся, подался назад, и не успел Безродный взмахнуть плетью, как он прыгнул на него. Ошейник лопнул, грохнула цепь. Возчики и сельчане, наслышанные о свирепом псе, кинулись в сараи, за ограду, метнулись на забор. Пес ударил грудью Безродного, сбил его с ног. Упал Безродный на утоптанный снег, сильно ударился затылком, и на миг глаза его заволокло тьмой. Пес тоже не удержался на ногах, перевернулся несколько раз кубарем, вскочил. Не сразу понял, что свободен. Сел на хвост, закрутил головой. Ошейник больше не давил шею, не волочилась следом цепь. Растерялся пес. Если бы хозяин вскочил, закричал на него, начал сечь плетью, тогда бы он знал, что делать, но враг его лежал без движений. Безродный уже очнулся и через щелочки глаз пристально следил за псом. Знал, стоит ему пошевелиться, как тот бросится на него, и тогда – беда. Поэтому лежал и ждал, что же будет дальше. Голова мутилась от страха, но Безродный пересиливал его.

Вот пес кинулся было к раскрытым воротам, но потом вернулся к Безродному, обнюхал его и вдруг распустил хвост-полено, метнулся на улицу, на свободу, поскакал наметом в сторону рыжих дубков. Летел по снегу, едва касаясь его лапами.

Безродный вскочил, бросился к кошевке, выхватил винтовку, выбежал за ограду, тщательно прицелился и трижды выстрелил по собаке, но промазал.

Пес скрылся за дубками. Безродный бросил в кошевку винтовку, смачно выматерился, подошел к цепи, осмотрел сыромятный ошейник и заорал как безумный:

– В бога мать! Кто ошейник подрезал? Это ты, ублюдок? Спелись с Груней! Жития святых читали! Сжить меня со света договорились!

И, теряя власть над собой, зверем бросился на Груню. Ударил кулаком в грудь, Груня упала. Безродный пинал ее, топтал, старался угодить в лицо, в живот. Потом схватил Груню за косу, намотал ее на руку, поволок по снегу. Бросил у крыльца. Кинулся на Ваську. Васька закрыл лицо руками, творил молитву.

– Егорыч! – завизжал поросенком Васька. – Не грешен. Не читал Груне жития святых! Грешил с Параськой!

Мощный удар в челюсть оборвал этот крик. Второй удар в живот согнул его вдвое…

…Тяжело поднималась с земли Груня. Глаза ее дико смотрели в спину Безродного. Шатаясь, подошла к брошенной винтовке, взяла в руки, слизнула кровь с губ, смахнула волосы с глаз, крикнула:

– Убийца! Тысячу грехов бог с меня сымет, ежли я тебя торскну! Так сдохни же, собака!

Мягко клацнул затвор винтовки, патрон легко вошел в патронник. Безродный круто обернулся. Когда Груня кричала ему эти страшные слова, он стоял спиной, уже не топтал Ваську, а лишь пригнулся. Теперь он увидел, как хищный прищур ствола начал ползти к груди. Занемел, завороженно смотрел на маленькую дырочку в стволе. Оттуда должна вылететь его пуля. Невольно сравнил себя с убитыми корневщиками: на них вот так же смотрел этот страшный глазок. Представил, как в его тело вопьется пуля. Входное отверстие будет маленьким, а выходное настолько большим, что и кулак войдет, если пуля к тому же тронет его кости. Сперло дыхание. Хотел крикнуть – голос пропал.

Глазок ствола тянул к себе. И Безродный медленно пошел на Груню. Нет, нет, у него и в мыслях не было, чтобы броситься на Груню и спасти себя. Он был под гипнозом этого жуткого глазка.

На чердаке своего дома метался Федька. Он все видел. Он крутил в руках винтовку. Несколько раз ловил на мушку голову Безродного, но мушка прыгала, руки дрожали. Не попасть. Во рту сухо. А если попадет, там каторга, там смерть, его смерть. Струсил, струсил выстрелить в человека, пусть бандита, но все же человека. Застонал. Рванул себя за волосы, заплакал. Шарик подвел. Ушел Шарик. Вся надежда была на него. Федька откормил, ошейник подрезал, но все напрасно.

А во дворе застыла напряженная тишина.

Возчики, сельчане замерли в стороне, сжались в ожидании выстрела.

Груня взяла на мушку суровую складку мужа между бровей. Безродный про себя отметил, что правильно летает: пуля пройдет через голову – и все…

Груня положила палец на спуск. Он легко подался. Но после этого еще не будет выстрела. Это как бы предупреждение о выстреле. Сейчас надо чуть нажать на спуск, и тогда будет сделан выстрел. Точный, вон в ту самую складку.

Возчик Хомин, здоровенный, кряжистый, похожий на бурого медведя: и борода бурая, и глаза бурые, маленькие, красные; короткие ноги и длинные руки – вырвался из толпы, прыгнул на Безродного, подмял его под себя. Прикрыл своим могучим телом. Грохнул выстрел, вжихнула пуля над головами и ушла в сопку.

Безродный брыкнулся, но Хомин придавил его, как бревном.

О силе Хомина ходили легенды. Будто однажды в извозе конь не смог вытащить воз в крутую сопку, тогда Хомин распряг коня, сам запрягся и выволок воз в гору. Почесали тогда мужики затылки, крякнули. Кто-то сказал: «Хомин, на кой ляд тебе конь, ты сам бы мог воз тянуть». – «Неможно. Конь есть конь, а человек есть человек…»

– Охолонь чутки, потом отпущу, – спокойно сказал Хомин. – Не мечись, не мечись, могу и нутро вытряхнуть. Пошутковали – и будя.

Хомин отпустил Безродного. Федька снова начал ловить его на мушку, но все тщетно. Хотел выстрелить наобум, но когда нажал на спуск, то выстрела не произошло. Забыл снять затвор с предохранителя. Винтовка выпала из рук. Он упал на чердачную землю и заплакал. «Трус, трус…» – шептал дрожащими губами.

Груня сидела на снегу и отрешенно смотрела на людей. Потом на свои окровавленные руки.

– Откуда у меня кровь на руках? Я его убила? Да?

– Гад, довел бабу, рассудок потеряла! – зашумели мужики.

– Успокойся, жив твой бандюга, – подошел к Груне Шишканов. Начал поднимать со снега. – Вставай, простудишься. Помешал тебе его уторкать наш медведь Хомин. А надо бы! Бог и люди простили бы. А на руках кровя у тебя с лица твоего, запинал начисто.

– А ты кто?

– Просто человек. Твоему ироду помогаю богатеть.

– Прочь! Молчать!

– Ожил, скотина! Бей его, мужики, хватит, всю дорогу молчали!

Безродный схватил винтовку. Мужики подались назад.

– Стреляй, сволочь! – двинулся на Безродного Шишканов. – Всех не перестреляешь.

– Всех не буду, а вот тебя точно убью. Вижу, из какой ты породы.

– Кончайте. Замолчи и ты, Шишканов. Ведь пока сила на их стороне… Хлопнет – и весь сказ. Спишут тебя за бунт, как немало нашего брата списали, – остановил Шишканова Коваль.

– Правильно, Семен, в одиночку бурю не перекричишь. Вот соберемся все вместе, свяжем эту братию одной веревкой – и в море, – согласился Шишканов. – Погорячился я. У нас Тарабанов бандюжничает, здесь этот, а где власть, где правда?

– Правда, – усмехнулся Безродный. – Она вот, в моем кулаке. А кто кого свяжет, мы это еще посмотрим.

– Разгружай, мужики, хватит балясы точить! – закричал Хомин. – Чего нам в семейный спор встревать.