Сталинградская страда. «Ни шагу назад!» - Владимир Першанин Страница 51

Первый, с кем я познакомился, был командир группы сержант Щусь Иван Никифорович из Камышина. Я рассказал, что учился в Камышине на бронебойщика, и мы отметили это событие разбавленным спиртом и хлебом с тушенкой. Глядя на ящики с боеприпасами, я удивился, что осажденный город так хорошо снабжают.

— А где он, город? — усмехнулся Щусь. — Держимся на берегу за каждый дом и подвал. А насчет снабжения, завезли, пока Волга чистая, а сейчас шуга пошла. Значит, скоро река замерзнет. Будем ждать, пока ледовую переправу наладят.

Мой рассказ о том, что я воевал в июле, вызвал не то чтобы удивление, а задумчивые улыбки. Приходили и раньше из госпиталей, кто летом на дальних подступах воевал. Никого уже не осталось…

— Как — не осталось?

Вопрос был дурацкий. Что творится на узкой полосе упорно обороняющегося города, я узнал еще в госпитале. Рассказывали, что маршевые роты идут в Сталинград днем и ночью. Огромные потери несут при переправе, которую кроме авиации долбят орудия с высот правого берега. Насчет потерь я убедился сам. Те два-три снаряда, едва не утопившие деревянную баржу, унесли несколько десятков жизней.

На нашем участке было почти тихо. Изредка стучали пулеметные очереди, и, шурша, падали сверху мины. Пробить груду кирпича и бетонные балки в основании дома они не могли. Познакомился за день со всеми бойцами своей группы (отделения). Почти все находились здесь не больше недели-двух. Сержант Щусь, чем-то напоминавший старшину Хомченко, воевал в Сталинграде второй месяц.

— Вы не теряйтесь, — наставлял он новичков, — и поменьше всяких басен слушайте. Фрицы выдохлись, напролом уже не лезут. Снайперы, правда, шустрят. Так что сильно не высовывайтесь.

— Так что, бомбежек нет, что ли? — наивно спросил один из молодых.

Щусь разозлился:

— Я тебе не Господь Бог, чтобы гарантии давать! Радуйся, дурак, что в ноябре сюда прибыл, а не месяцем раньше. Вот тогда бы всего хватил. День и ночь бомбили.

Чем запомнился первый день?

После ночевки в лесу и переправы я никак не мог отогреться. Крошечный костерок в глубине сырого подвала разжигали только ночью, вскипятить чаю, подогреть консервы. Днем на любой дым фрицы обрушивали тяжелые снаряды или мины.

Среди дня в роте погиб боец. Пуля снайпера пробила каску, шапку и, пройдя навылет, расщепила цевье винтовки, приставленной к стене. Парень был из новичков. Решил оглядеть нейтральную полосу, и сразу раздался сухой щелчок. Откуда стреляли — непонятно, потому что, прикрывая снайпера, немцы открыли огонь из нескольких точек.

— Василий, ты чего прижух? — обратился ко мне сержант Щусь. — Пальни пару раз.

Для моего расчета выделили закоулок и запасную позицию на фланге роты. Узкая амбразура была выщерблена осколками, а из угла тянуло запахом гнили. Я подумал вначале, что там лежит труп, но, ковырнув штыком, обнаружил окровавленную телогрейку, еще какое-то тряпье. На стене остались брызги крови. Судя по гильзам, здесь были и бронебойщики, и пулеметчики.

Прицелясь в одну из вспышек, выпустил два патрона. Сразу же убрали ружье. Второй номер у меня был парнишка-удмурт со странным говорком. На меня он смотрел с уважением и кидался выполнять любое поручение. Звали его Миша, он уже потерял на войне отца и старшего брата.

Нас спасла быстрота. Амбразура была пристреляна, и в нее сразу влетела пулеметная очередь. Большинство пуль расплющились о стены подвала, а штук семь, кувыркаясь, искря, рикошетили возле нас. Пара штук разрывных хлопнули мелкими вспышками. Я разозлился на Щуся. Он что, специально нас на пристрелянное место поставил? Когда старший сержант появился, я, не стесняясь, обложил его матом и высказал все, что о нем думаю:

— Отсюда уже не один труп вынесли. Ты нас что, специально под пули подставил?

Щусь оборвал меня и сказал, что за эти месяцы вокруг каждый клочок земли пристрелян. Единственное спасение — не разевать рот и сразу менять позицию. Покурили, успокоились.

Принесли в отделение ужин: пшенную кашу с кусочками американской тушенки, селедку и хлеб, который нарезали большими кусками — бери сколько хочешь. Налили граммов по сто двадцать водки. Жевали с аппетитом, обсуждали слова Сталина, сказанные 6 ноября о том, что и на нашей улице будет праздник. Все соглашались, что скоро должно начаться наступление. Сколько можно оборонять узкую полоску берега?

— Когда Волга встанет, пополнение вовсю пойдет.

Спирт поднял настроение, развязал языки. Перебивая друг друга, делились о том, кто где жил, рассказывали о девушках, которые нас ждут. Все удивлялись тому, что мой дом в каких-то двадцати километрах отсюда, а я ничего не знаю о своих с января. Зато получил подтверждение, что в Бекетовке бои не идут.

Нет, в ноябре мы еще не осиливали фрицев. С запозданием в сутки получаем по «солдатскому телеграфу» сведения о том, что севернее нас немцы прорвались к Волге.

Наши позиции с утра обстреливают из тяжелых орудий. Фрицы наверняка торопятся закрепить успех. Бьют гаубицы калибром не меньше 150 миллиметров, наши подвалы пока держатся, хотя стоит сильный грохот. С потолков, стен сыпятся отколотые куски бетона, кирпичей. Одного из наблюдателей взрывная волна отбросила от бойницы. Сломало хребет.

Получаю приказ от Щуся вести наблюдение. Миша из Ижевска жмется ко мне, но я гоню его прочь. Если накроет, то пусть хоть он останется в живых. Снаряд взрывается в куче обломков, бойницу заваливает, и я вынужден выползти наружу.

Наблюдаю за немцами из-за куска кирпичной стены. У них оживление. Пользуясь артобстрелом, ведут огонь из винтовок и автоматов. Срывают злость, что никак не могут нас опрокинуть.

Атака начинается внезапно. Крупнокалиберные орудия замолкают, бьют 75-миллиметровки и минометы. Под их прикрытием сразу несколько групп скользят между завалами. Все наступающие немцы — в маскхалатах, каски тоже покрашены в грязно-белый цвет. Они не стреляют и, видно по всему, уже постигли премудрости городского боя. Ни крика, ни шума — молчаливый бросок.

Наши не стреляют. Может, не видят? Просовываю голову в лаз и кричу Мишке:

— Фрицы идут! Передай остальным!

— Знаем, — солидно отвечает второй номер. — Подпускаем поближе.

Это «поближе» едва не оборачивается трагедией. Из двух мест сразу бьют струи огня. С огнеметами я еще не сталкивался, зрелище жуткое. Огонь с шипением выстилает горящие полосы. Но фрицы поспешили или хотели загнать наших еще глубже в подвалы, а там выжечь все дотла.

Из амбразур и укрытий одновременно огрызаются автоматы и два-три ручных пулемета. Огонь ведется плотный, но из развалин дома в нашу сторону тоже бьют немецкие пулеметы, и в том числе один крупнокалиберный. Мишка появляется рядом со мной. Амбразура завалена, и стрелять ему неоткуда.

Мы выпускаем все шесть дисков ППШ в течение десяти минут. Слишком напористо лезут фрицы. Остается винтовка и гранаты. Но расстояние для гранат великовато. Я стреляю из винтовки, а Мишка, пыхтя, набивает диски. В нервозной обстановке боя взвести тугую пружину и вставлять патроны в диск — долгое дело.